— Да, дорогая, но следовало бы знать. Потому что, видишь ли,
если мы не вернемся до следующего года, тогда одеяла надо пересыпать
нафталином. А если мы приедем, тогда этого делать не нужно, потому что будем
одеялами пользоваться, а запах нафталина столь неприятен.
— Не беда, мы ими не пользуемся.
— В самом деле, лето было очень жаркое, везде развелось
столько моли. Все говорят, много в этом году моли. И ос, разумеется. Хоукинс
сказал мне вчера, этим летом он нашел тридцать осиных гнезд… тридцать… только
подумай…
Ирис подумала про Хоукинса… крадущегося в полумгле… рука с
цианидом… цианид… Розмари… Отчего все возвращается к этому?
Слабым ручейком журчал голос Люциллы. Она уже говорила о
чем-то другом.
— …и надо ли закладывать серебро? Леди Александра говорит,
так много грабителей… хотя, конечно, у нас надежные ставни… Не нравится мне ее
прическа… лицо становится таким неприступным… но я думаю, она и есть
неприступная женщина. И нервная какая. Теперь все нервные. Когда я была
девочкой, люди не знали, что такое нервы. Мне что-то последнее время не
нравится вид Джорджа — уж не собирается ли он заболеть инфлюэнцей? Я спрашивала
раз или два, нет ли у него жара. Но, может, из-за дела переживает. И знаешь, он
так на меня посмотрел, как будто что-то задумал.
Ирис вздрогнула, а Люцилла торжественно провозгласила:
— Я так и сказала: простуда это у вас.
2
Как бы я хотела, чтобы они никогда не приезжали сюда.
Сандра Фаррадей произнесла эти слова с такой неподдельной
горечью, что ее муж обернулся и удивленно посмотрел на нее. Ему показалось,
будто его собственные мысли превратились в слова — те самые мысли, которые он
так упорно скрывал. Значит, Сандра чувствует то же, что и он? И ей кажется, что
Файрхевен утратил свою прелесть, что его покой был нарушен их новыми соседями,
живущими за парком в миле от них.
Он сказал, не в силах скрыть свое удивление:
— Я не знал, что ты тоже их недолюбливаешь. Мгновенно, или
это так показалось ему, она овладела собой.
— Соседи на даче — это все. Они либо друзья, либо враги; в
Лондоне другое дело, там ты можешь поддерживать с людьми просто приятельские
отношения.
— Нет, — сказал Стефан, — здесь что-то не то.
— А теперь еще это несуразное приглашение.
Оба замолчали, вспоминая происшедшее во время ленча. Джордж
Бартон был очень мил, оживлен, но за всем этим угадывалось умение скрывать
волнение. Все эти дни Бартон вел себя очень странно. До смерти Розмари Стефан
не обращал на него особого внимания. Джордж всегда был в тени, как добрый и
скучный муж у молодой и красивой жены. Обманывая Джорджа, Стефан не чувствовал
ни малейших уколов раскаяния. Джордж принадлежал к тем мужьям, которые созданы
для того, чтобы их обманывали. Много старше ее, не обладающий внешностью,
способной удержать красивую и капризную женщину. Не заблуждался ли сам Джордж?
Стефан так не думал. Джордж, полагал он, очень хорошо знал Розмари. Он любил ее
и имел весьма скромное представление о своих возможностях ублажить жену. И в то
же время Джордж, должно быть, страдал.
После трагедии они с Сандрой мало видели его. Пока он
неожиданно не ворвался в их жизнь, объявившись по соседству в Литтл Прайерз, и
притом, как думалось Стефану, очень переменится.
Стал более живым, более уверенным. И — да, весьма странным.
Он и сегодня был вроде не в себе. Это неожиданное
приглашение. Вечер по случаю восемнадцатилетия Ирис. Он очень надеется, что
Стефан с Сандрой придут обязательно… Они так хорошо к нему относились.
Сандра торопливо проговорила:
— Разумеется, это было бы великолепно. — Естественно, в
Лондоне Стефан очень утомляется, да и у нее самой великое множество всяких
скучнейших обязанностей, но она надеется, что им удастся выкроить время.
— Тогда назначим день, а?
Запомнилось лицо Джорджа — порозовевшее, улыбающееся,
настойчивое.
— Я думаю, через неделю — в среду или четверг? Четверг,
первое ноября. Договорились? Но можно выбрать любой день, который вас устроит.
Это радушное приглашение связывало их по рукам и ногам — в
нем крылся какой-то подвох. Стефан заметил, что Ирис покраснела и выглядела
смущенной. Сандра держалась великолепно. Она была спокойна, улыбалась и
сказала, что четверг, первое ноября, вполне их устраивает…
Вдруг мысли, терзавшие его, прорвались решительным
восклицанием:
— Нам не следует идти!
Сандра чуть обернулась к нему. Глубокая задумчивость
печалила ее лицо. — Думаешь, не следует?
— Легко можно придумать какое-то объяснение.
— Он потребует, чтобы мы пришли в другой раз — переменит
день. Кажется, он очень рассчитывает на наше присутствие.
— Не могу понять почему. Празднуется день рождения Ирис, и
мне не верится, что она особенно нуждается в нашей компании.
— Нет… нет… — задумчиво проговорила Сандра. Потом спросила:
— А тебе известно, где намечается встреча?
— Нет.
— В «Люксембурге».
Он чуть не лишился дара речи. Почувствовал, как побледнело
лицо. Взял себя в руки и посмотрел ей прямо в глаза. Это причуда или здесь кроется
какой-то умысел?
— Но это же чушь! — вскричал он, пытаясь за нарочитым
возмущением скрыть охватившее его смятение. — «Люксембург», где… Воскресить
прошлое? Он, должно быть, спятил.
— Я об этом подумала, — сказала Сандра.
— Но в таком случае мы, безусловно, откажемся прийти. Эта…
эта история ужасно неприятна. Ты помнишь, какую огласку она получила — во всех
газетах фотографии…
— Да, приятного мало.
— Неужели он не понимает, насколько нам это нежелательно?
— Знаешь, Стефан, у него есть на это своя причина. Причина,
в которую он меня посвятил.
— И что же это за причина?
Он благодарил бога, что в эту минуту она не глядит на него.
— После ленча он отвел меня в сторону, сказал, что хочет мне
объяснить кое-что. И сказал, что Ирис… никак не оправится от потрясения после
смерти сестры.
Она замолчала, Стефан выдавил из себя:
— Что ж, должен заметить, это соответствует истине — она
выглядит далеко не лучшим образом. За ленчем я подумал, что она, наверное,
больна.
