Для Барбур, которая прежде жила одна и сменила несколько сфер деятельности, проработав везде – от офиса до общепита, появление дочери обозначило переход в более стабильную социальную страту. Удочерение побудило ее вступить в жилищный кооператив в округе Сонома, в Калифорнии, где почти пятьдесят взрослых и двадцать детей образуют сообщество, разделяющее пищу, уход за садом и заботу о малышах. «Это чудесное чувство, – говорит она. – Если кто-то заплакал на улице, все окна распахиваются, и люди… Они не молчат».
Судя по этому сценарию, жизнь Барбур качественно улучшилась благодаря повышенному уровню окситоцина, кроме того, она практикует полезные для мозга социальные взаимодействия, и все это косвенным образом связано с ее решением стать родителем. Как минимум в первые дни с ребенком у нее также, скорее всего, был повышен пролактин. Исследования говорят, что уровень этого «гормона родительства» возрастает у мартышек-родственников, переносящих на себе детенышей. Ученые предполагают, что это неким образом связано с заботой и контактом «кожа-к-коже». На момент написания данной книги еще не были опубликованы результаты изучения уровня пролактина у членов приемных семей. Однако есть причины предполагать, что утверждения многих приемных родителей о глубинных изменениях в результате контакта с новорожденным имеют под собой биохимическую основу. Лучану Феличиу, профессор-ветеринар в Университете Сан-Паулу, Бразилия, вспоминает, как спустя неделю после усыновления гинеколог его жены попросил ее измерить уровень пролактина, и он на самом деле оказался повышенным.
Если оставить в стороне гормональные изменения, кажется вполне вероятным, что приемные родители, как и биологические, обогащаются, становятся «умнее», благодаря заботе о детях. Эксперименты с крысами говорят о высокой перспективности данной теории. Как уже говорилось в главе 5, крысы-«мачехи» демонстрируют улучшенную память и способность к обучению (аналогичные – и более выраженные – изменения наблюдались у биологических матерей). Благодаря дополнительной стимуляции, которую на фоне однообразной жизни обеспечивают детеныши, крысы эффективно обучаются и развиваются. Как обнаружили Крейг Кинсли и Келли Ламберт, взаимодействие с крысятами привело к зарождению сотен новых нейронов в гиппокампе приемной матери. «Волшебное слово "стимуляция": похоже, одно лишь присутствие детенышей активирует некий специфический "родительский" нейронный контур», – говорит Ламберт.
Однако нет смысла отрицать, что девять месяцев беременности и сам опыт родов ложатся в основу связи, формирующейся на всю жизнь: изначально биологические матери находятся в более выигрышном положении. В 1985 году специалисты, изучавшие привязанность ребенка в возрасте четырнадцати месяцев к матери, не нашли разницы между детьми биологических и приемных мам. Из чего следует, что, предположительно, «гормональное обеспечение» женщины несущественно для развития младенца. Однако в ходе другого исследования, проводившегося в 1980-х, была изучена реакция матерей. Приемные мамы проявляли бóльшую склонность к опеке и тревоги относительно родительства, чем биологические матери. Майкл Ньюмен из Бостонского колледжа утверждает, что эти различия подчеркивают важность гормональных изменений, отвечающих за снижение тревожности у биологических матерей. Однако, учитывая, что для приемных родителей обычно характерна довольно спокойная жизнь с низким уровнем стресса, крепкими социальными связями и надежной финансовой поддержкой – все это и позволяет им, собственно говоря, решиться на усыновление, – Ньюмен предполагает, что постепенно они адаптируются к родительству.
Сьюзен Костал, мама из Сан-Франциско, с которой мы познакомились в главе 8, вполне соответствует описанному сценарию. Она материально обеспечена, у нее хороший брак, она убежденная христианка. Родив двух дочерей, Костал оказалась вполне готова удочерить третью – девочку из детского дома на Украине, где работал муж Костал Марлоу. Ларе, очаровательной крошечной блондинке, было уже два с половиной года. Она родилась раньше срока и весила всего 0,9 килограмма. У Лары отсутствовала половина правой руки, и она не говорила ни на русском, ни на английском. Казалось, она знала одно бессмысленное слово и лишь повторяла его снова и снова. Шесть месяцев спустя после того, как Костал впервые увидела фотографию Лары, она начала просыпаться среди ночи, размышляя о девочке. «Это было очень тревожное ощущение, – говорит она. – Я никогда раньше не испытывала подобного, да и вообще я по природе своей не спасатель». Однако у них с мужем возникло похожее чувство: их, как выразилась Сьюзен, «ожидала работенка».
Костал понимала, что впереди непростое дело, но все равно была поражена тяжестью, которая свалилась ей на плечи. Она говорит, что при встрече с Ларой в детском доме не ощутила «ни романтической связи, ни мистического предназначения». Девочка поприветствовала ее, запустив в будущую маму ложкой через всю комнату, затем в самолете заплевала ее бананом и отказывалась сидеть на коленях, если только за это не полагалось лакомство. «Прошло три или четыре месяца, и у меня наступила так называемая "усталость от сострадания"; энергия таяла, а мои усилия оставались без привычного ответа, какой давали мне мои биологические дети, – рассказывает Костал. – Итак, я учитывала, насколько трудным может стать формирование привязанности для ребенка. Но я бездумно упустила из виду сложнейшие проблемы, которые возникнут у меня и Марлоу… Я так хотела, чтобы наши первые дни вместе наполнились теплыми чувствами, чтобы между нами возникла связь, как почти у всех мам и младенцев. Ведь именно на этом "топливе" мы обычно "проезжаем" кризис двух лет, и оно позволяет следовать дальше. Нам же оставалось управление поведением в чистом виде».
Спустя четыре года после удочерения, по словам Костал, они с Ларой стали ближе, хотя их отношения до сих пор остаются неловкими, особенно в сравнении со старшими девочками. «Некоторым образом нас сплотил тот путь через ад, которым мы прошли… И да, я знаю, что ею движет, – говорит Костал. – Она очень выросла, и, хотя я понимаю, что во многом она помогает себе сама, я уверена, что в ее успехах есть и наш вклад. Не думаю, что мы подавляли ее. Она замечательно цельная, сильная личность».
Костал верит, что полученный опыт оказался полезен ей и ее семье. «Все мы стали более чуткими друг к другу и к окружающим, на нас сильно повлиял ежедневный опыт взаимодействия с человеком, совершенно на нас непохожим, – вспоминает она. – Для меня и Марлоу это был урок смирения. Мы убедились, что многого не знаем… Теперь я понимаю: одного ребенка можно просто попросить успокоиться, другому же нужно сказать строго: "Иди сюда. Я хочу тебе кое-что сказать" – и еще положить руку на спину. Теперь я не тороплюсь с суждениями и выводами».
К счастью для многих приемных родителей, учиться у детей не всегда так тяжело. К примеру, десятки тысяч малышей усыновляются ежегодно взрослыми людьми, вступающими в брак с разведенными или овдовевшими спутниками. Можно предположить, что они в полной мере понимают сложность предстоящей задачи. Хотя новые члены семьи могут сами по себе способствовать появлению проблемы (чаще всего речь идет о ревности), все же изначально не планировавшееся расширение родственного круга может преподнести и приятные сюрпризы. «Ты научил меня заботиться до боли в сердце; ты снова научил меня улыбаться. Ты научил меня, что жизнь не так уж серьезна и иногда можно просто играть», – написал рядовой первого класса армии США Джесс Гивенс, тридцати четырех лет, Спрингфилд, Миссури, своему шестилетнему приемному сыну. Письмо было опубликовано после гибели Гивенса в Ираке.
