– Достойно, – оценил Жмуркин.
– Круто, – оценил Пятахин.
– Да, – сказала Жохова. – Здорово!
– А Капанидзе, кажется, тучу высвистел, – сказал Лаурыч.
Но тогда я совсем не обратил на это внимания. Да и остальные тоже мимо ушей пропустили, проквакали, думали про рисунок. Каждый, наверное, хотел бы такой себе на стену повесить. Томеш, конечно, большой талант.
– Интересно, с чего вдруг загорелось? – спросил Пятахин.
Капанидзе пожал плечами.
– Да мало ли, – сказал Жмуркин. – Бывает, само загорается… Или молния. Такова жизнь.
– Могло получиться…
– Это урки подожгли, – перебил меня Лаурыч.
– Что? – нахмурился Жмуркин.
– Я видел, – ответил Лаурыч. – Этот их предводитель. Амбал в тельняшке. Который Пересвет такой. Он утром вокруг ходил, смотрел, высматривал…
– Почему не сказал?! – рыкнул Жмуркин.
– Я не думал… – Лаурыч растерянно огляделся. – Рокотова же пропала, мы ее искать кинулись, я забыл… Это точно они! Этот амбал высматривал! Пересвет! Он поджег!
Лаурыч сжал кулаки.
– Ну, все, – сказал Листвянко. – Они меня достали.
– Точно, – кивнул Герасимов. – Достали.
– Они всех достали, – подытожила Снежана.
– Надо что-то решать, – мрачно сказал Гаджиев.
Капанидзе пожал плечами.
– Могут и на старушек напасть, – добавил Лаурыч. – Старушки совсем беззащитные.
– А если они найдут Ефимов Ключ? – спросил Пятахин. – Урки?
Мысль о том, что какие-то урки найдут источник здоровья и счастья и будут жить долго и, соответственно, счастливо, была абсолютно невозможна. И это стало последним аргументом.
– Завтра утром, – сказал Жмуркин. – На рассвете.
Понятно. Каждая уважающая себя война начинается на рассвете.
Тег «Рагнарёк».
Это завтра. Едва взойдет солнце.
Глава 23
Доблесть Гераклов
Ночь прошла беспокойно. Кажется, меня кусали клопы. Я два раза вставал и проверял на их предмет койку, но в железной койке клопы водиться не могли. Наверное.
Нервы. Нервы после вчерашних событий были напряжены, спалось плохо, спалось беспокойно. Впрочем, не только мне, Жмуркин бродил туда-сюда по двору с лопатой на плече, прислушивался, присматривался, бдил, прозревал ночь цепким начальственным взглядом.
Мне особо не бделось, но и не спалось тоже. Напряжение ощущалось. То просыпался Гаджиев, вздыхал и начинал ковырять ножиком стену. То громко скрипел зубами Пятахин. А то и старик Болен ругался во сне по-немецки, страшным и непонятным, как у сломанного робота голосом.
В палате девчонок скрипели половицы, мне почему-то представлялась Жохова, вооруженная тяжелой прогорелой кочергой.
Ближе к утру в лесу вдруг разом замолчали птицы, и почти сразу высоко грохнуло громом.
Я проснулся уже окончательно, нащупал топор. Из сумрака выступили стены палаты, увешанные гроздьями сытых спокойных комаров, фонарь с севшими батарейками болтался над головой, и на нем тоже сидели комары, и тоже пузатые, я вдруг придумал рассказ про комаров-мутантов, пьющих энергию из бытовых приборов.
Было темно, и от этого печально. То есть не от этого, а вообще. Я лежал и думал про то, что все, кажется, заканчивается. Я это предчувствовал, то есть не предчувствовал, а знал. Наступит утро, потом день, потом все. И ничего не изменить.
Громыхнуло еще и уже не прекращало, над нами повисла неприкаянная гроза и начала кружить, не в силах оторваться от речки. Я надел сапоги и вышел на воздух.
Листвянко сидел на веранде в обнимку с резиновой подушкой. Наверное, у него дома есть плюшевый мишка, подумал я. Или Ослик Иа, Листвянко сентиментален и отходит ко сну, лишь обняв ослика, укрывается его уютными ушами и грезит о далекой и несбыточной Нарнии. А здесь, в походных условиях, вместо ослика подушка. Листвянко Вадим, трогательный человек, в правой руке кол. Всамделишный березовый кол угрожающих размеров, непонятно для чего предназначенный, для вампиров-великанов, пожалуй. Таким колом можно, наверное, слона пробить.
– Внушительно, – сказал Жмуркин.
Он выглядел осунувшимся и усталым. Но с решительным настроем защитить местное население от происков уголовного элемента.
– Пойду будить остальных, – сказал Жмуркин.
– Тяжелый сегодня будет денек, – сказал я.
– Угу.
Жмуркин печально кивнул и стал стучать в сковородку.
Сегодня проснулись быстро и, не теряя времени, приступили к сборам.
Дитер и Болен достали из своих рюкзаков катушки со шнуром, уселись на продавленные ступени крыльца и с неожиданной скоростью стали плести сеть. Не рыболовную, а боевую, не знаю, как правильно она называется, такую сеть бросали на рыцарей с дубов, валили их наземь, где потом спокойно расстреливали из арбалетов, пробивали их латы клевцами и накалывали на копья. Дитер и Болен были потомственными ландскнехтами, я в этом не сомневался.
Герасимов сидел на поленнице со свежеструганой дубиной на коленях. Рядом с ним сидел Гаджиев, выстругивал дубину себе, гундел что-то заунывное, из репертуара «вчера забили мы моржа, сегодня сварим пельмени».
Лаурыч обматывал скотчем правую руку.
Пятахин отыскал где-то старую ржавую цепь и мрачно вертел ее над головой, собираясь, видимо, этой цепью сокрушать орды неприятеля.
Жохова молча стояла у колодца. Она распустила прическу, и теперь волосы немытыми прядями закрывали лицо, никакого орудия она не припасла, но и без этого выглядела угрожающе. Страшно.
Александра проверяла медицинские припасы – бинты, зеленку, йод.
Рокотова упражнялась в метании. Набрала в котелок камней и шишек и теперь швыряла их в ведро, отстоявшее метров на двадцать, кстати, весьма и весьма метко, уже половину ведра накидала.
Снежана массировала мускулатуру очнувшегося Листвянко, прорабатывала трапеции, плечи и квадрицепсы, как перед боксерским поединком. Мегакол Листвянко из рук так и не выпускал.
Я не стал брать в бой ничего, решил действовать по обстоятельствам.
Через полчаса Жмуркин собрал всех у колодца и объявил, что надо выработать стратегию удара.
– Главное нейтрализовать Пересвета, – сказал Лаурыч. – Без него урки не будут сильно сопротивляться.
– Точно, – сказал Пятахин. – Вот ты и пойдешь.
– Я не могу, у меня рука болит, – Лаурыч предъявил обмотанную скотчем руку. – Вывихнул, когда тебя лечил…
– Я бы тебе и вторую вывихнул… – начал было Пятахин, но Жмуркин его оборвал:
– Потом склоки. Сейчас о деле.
