Разнообразие мнений позволяет обнаружить у обычных людей латентное знание, которое не приветствуется и не воспринимается элитами и их экспертами. Люди из разных слоев общества обладают информацией и опытом, которые потенциально могут способствовать продуктивным инновациям
[893].
Именно потому, что Афины умело задействовали социальный капитал местного сообщества, использовали интеллектуальный потенциал граждан и смогли организовать систему распространения новых знаний, они в течение продолжительного времени успешно конкурировали с городами, имеющими иерархическую систему управления, опирающуюся на профессиональных советников
[894].
В Афинах, объясняет Обер, участие граждан в принятии решений не ограничивалось философским «хорошо бы», – оно было обязательным условием и важнейшим фактором уникального исторического успеха полиса.
Принципиальное отличие Афин от других полисов заключалось в прямом участии граждан в управлении
[895]. Схожие исторические примеры приводят американские экономисты Дарон Асемоглу и Джеймс Робинсон в книге «Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты»
[896]
[897]. Они утверждают, что независимо от времени существования и географического положения страны – будь то государство ацтеков, Венецианская республика или империи Восточной Европы – различия в экономическом росте связаны не с культурными особенностями и опустошительными эпидемиями, но с политическими институтами и с тем, готовы ли они использовать таланты граждан, их изобретательность, активность и способности.
Власть, угнетающая свой народ для достижения экономической выгоды, способствует упадку. Наоборот, в тех странах, где режимы опираются на человеческий потенциал, отмечается прогресс. Побежденные Македонией, а позже, перед началом новой эры, подпавшие под власть авторитарного Рима, Афины утратили славные политические традиции. И хотя последующие демократические режимы считают себя наследниками государственности древних Афин (как и системы народного, дословно – «плебейского», представительства в Римской республике), современное понимание демократии отнюдь не включает веру афинян в гражданское самоуправление, при котором вся политическая система строится на экспертах-добровольцах, а не на профессиональных бюрократах или авторитарных правителях.
Прямая демократия в древних Афинах была порождена философской концепцией гражданственности, согласно которой гражданская община являлась носителем власти, а опыт граждан становился определяющим и ценнейшим фактором общественного успеха. Напротив, «при современном подходе свободные граждане – не более чем пассивные субъекты, чье знание не стоит принимать во внимание… Умышленное пренебрежение к нему характерно как для левых, так и для правых партий».
Как ни печально, но афинянин, перенесенный в настоящее машиной времени, расценил бы наш оторванный от общества экспертный подход к решению проблем и выработке политических решений как «ущербный для демократии и едва ли приносящий пользу обществу»
[898].
Умное управление строится по афинской модели, описанной Обером. Но специфика, характерная для современности, не менее важна, чем сходство. Афиняне опирались на методы, оставляющие место воле случая. Текущими делами афинского полиса занимался Совет пятисот – рабочий орган Народного собрания. Его состав формировался жеребьевкой и ежегодно полностью обновлялся. С одной стороны, это снижало вероятность коррупции и предотвращало создание структур, которые могли бы использовать власть для самообогащения, с другой – в системе управления отсутствовали накопление и передача опыта.
Сегодня, конечно, никому не придет в голову создавать аналитические центры по проблемам реформы образования путем разделения населения США на родовые общины и выбора по представителю из каждой случайным образом. Жеребьевка, ротация и воля случая, вероятно, хорошо работали в древних Афинах, способствуя социальной сплоченности и национальному единению. Но у них не было возможностей современных технологий: возможностей выявления специальных знаний, таргетирования людей на основе их компетенций, а не места жительства.
Умное управление пытается перевести общество на рельсы несколько иной формы политической экономии, наиболее точно охарактеризованной Марксом как «от каждого по способностям». Люди не обязаны иметь специальные знания по политологии, но если они обладают компетенциями, необходимыми для управления и решения проблем, – даже если они формально не принадлежат к профессиональным элитам, – к ним обращаются, на них возлагают ответственность. Тем самым формируются предпосылки для развития меритократии – власти наиболее талантливых; сходные процессы мы уже наблюдаем – например, в программировании с открытым кодом.
Речь не идет об участии всех и каждого – это противоречит задаче повышения эффективности. Умное управление демократично в той же степени, в которой демократична разработка операционной системы Ubuntu
[899]. Создавая иерархию ответственности и талантов, оно не формирует новые формы элит – оно создает децентрализованные и открытые для всех возможности участия.
В отличие от права на участие в выборах или выполнения обязанностей присяжного заседателя, участие в подобных группах не ограничивается гражданством в традиционном его понимании. На платформе PulsePoint может зарегистрироваться любой человек, владеющий сертификатом по оказанию первой помощи. Интернет позволяет получать информацию – в том числе и неофициальную – от любого человека и из любой географической точки.
Эффективность работы Мозгового центра, как уже было замечено выше, существенно возросла за счет участия людей из Финляндии или Сингапура, а не только жителей Вашингтона, Бостона или Нью-Йорка. Прежде гражданская позиция проявлялась через политическую активность, например выборы. Следствием умного управления становится гражданское участие, выражающееся в стремлении поставить личные навыки и знания на службу общему благу.
Как умная власть преобразует политические институты
Все – как авторитарные, так и мягкие – попытки людей, принимающих решения, навязать рациональный и технократический подход к управлению нашим неупорядоченным миром, являлись результатом не только поверхностных представлений о сущности экспертного знания, но и следствием недостаточной проработанности институциональных механизмов. Это, в свою очередь, углубляло пропасть между государственными учреждениями и гражданами, обладающими неоспоримыми компетенциями.
