Почти все выпускники МАИ и МВТУ того периода стали крупными специалистами в своей области — К.В. Кулешов, Б.А. Оводенко, К.Л. Новак, В.В. Ефимов, И.В. Седов, A.М. Хартов, М.М. Ляповицкий, Д.С. Иванов, В.А. Юшко, B.И. Комлев, М.М. Гойхенберг.
Участник Великой Отечественной войны, ведущий конструктор В.А.Юшко рассказывает:
___ В 1941 году я с четвертого курса МАИ ушел добровольцем на фронт. Вернулся к учебе после ранения в 1944-м. Когда закончил пятый курс, меня и еще некоторых дипломников стали уговаривать послушать в течение еще одного года специальный «реактивный» курс. И мы согласились. Пожалуй, главную роль здесь сыграли интереснейшие лекции Люльки, Болховитинова и других…
Каждый из них имел свою манеру и стиль чтения лекций. Болховитинов в генеральской форме, по-военному подтянутый, говорил чеканными фразами, словно команды отдавал. Он преподавал нам курс теории истребителя-перехватчика с ракетным двигателем. По-профессорски, спокойно, строгим научным языком излагал свой курс осевых компрессоров Холщевников. Наоборот, слишком, я бы сказал, эмоционально читал лекции по конструкции ЖРД и камерам сгорания Душкин. Что касается лекций Архипа Михайловича по курсу теории ТРД, то должен признаться, записи по ним у нас были отрывочные… Дело в том, что мы просто заслушивались. Здесь было все: обширный теоретический и богатый фактический материал, интересная форма изложения, простота и вместе с тем глубина мысли. Читая лекции, Люлька как бы беседовал с аудиторией, активно влиял на нее, живо реагировал на каждый наш вопрос и, когда видел, что его не поняли, повторял и подчеркивал самое важное, пока не убеждался по нашим лицам, что все «дошло». После лекции он поспешно уходил — видно было, что его день расписан по минутам. На экзаменах Архип Михайлович не скупился на оценки, но прощупывал студента основательно, по всему курсу. Чувствовалась его заинтересованность в нас, как в будущих кадрах…
И при всем этом некоторые выпускники МАИ шли в КБ Люльки неохотно, с осторожностью — им казалось, что лучше попасть в сложившиеся, давно заслужившие известность коллективы Микулина, Швецова, Климова.
На плечи молодых специалистов тех лет выпала тяжелая и почетная ответственность за доводку первых отечественных реактивных двигателей.
— Пришел на завод я слесарем-сборщиком, — рассказал нам Александр Платонович Дзюбенко. — Тогда шли испытания ТF-3. Работы — непочатый край. Трудились по 12–16 часов, бескорыстно, об отгулах или аккордной оплате не было и речи. Наоборот, тем, кого оставляли на прорыв, завидовали. Самые опытные задерживались на заводе иногда за полночь, уезжали после двух ночи, а в семь утра снова были на рабочих местах — вели сборку очередной машины. Только кончилась кровопролитная война, которая принесла нам неизмеримые страдания, а уже объявили нам другую — «холодную войну». И все понимали ответственность за оборону страны…
Все делалось на огромном подъеме. Каждый чувствовал, что идет трудное сражение за отечественные турбореактивные двигатели. Через некоторое время я понял, что руководит этим сражением главный конструктор, непререкаемый авторитет и вместе с тем очень простой человек Архип Михайлович Люлька. Мы его тогда звали Дан-ко. Опираясь на своих ближайших помощников и на весь коллектив очень молодых тогда рабочих и инженеров, он вел нас к цели, освещая путь огнедышащим мотором.
Когда еще ТF-3 проходил сточасовые государственные испытания, из блока потянуло как-то смрадом. На окнах пультовой стал осаждаться масляный туман. Значит, где-то горело масло. Двигатель остановили, осмотрели, но течи не нашли. Сообщили Люльке.
— Придется завтра начать переборку, — огорченно сказал он.
Тогда Василий Юшко и Евгений Комаров, сговорившись с дежурившими на ночной гонке испытателями, решили остаться один на один с ревущим двигателем, чтобы во время его работы обнаружить эту проклятую течь. Да, это было опасно. И лопатки могут отлететь, и еще что-то, и громовой рев мог повредить не только слух…
Юшко махнул рукой глядевшим на него сквозь броневое стекло дежурным. Двигатель заработал. Совершенно оглушенные инженеры встали в метре от двигателя, из сопла которого с большой скоростью вылетали раскаленные газы и пламя. При таком освещении стали рассматривать ТF-3 и увидели, как на горячую поверхность двигателя из стенки маслобака словно из пульверизатора брызжет масло.
Они подали знак, грохот стал стихать. Маслобак сняли и в сварном шве обнаружили крошечное, словно иглой проколотое, отверстие.
Наутро Люлька узнал, каким образом обнаружена течь, и как никогда, разволновался. Вызвал Юшко и Комарова:
— Это ваше геройство знаете как могло для вас кончиться? Зачем вы полезли к батьке в пекло?
— Разве мы первые, и другие лезут, когда нужно срочно найти дефект, да и вы тоже.
— Так… — протянул Люлька. — Немедля подписываю приказ, запрещающий нарушение техники безопасности.
А испытания продолжались, задержки не было.
* * *
Когда двигатель ТF-3 в конце лета 1948 года прошел заводские стендовые испытания, П.О. Сухой и С.В. Ильюшин, создававшие под него самолеты Су-17 в Ил-30, стали настойчиво требовать от Люльки автономного запуска. Их не устраивало то, что сейчас предлагалось для взлета: тяжеловатая тележка с четырьмя баллонами со сжатым воздухом. От них — шланг к воздушному мотору, который при запусках раскручивает ротор двигателя, а затем включается автоматика двигателя ТF-3, и через минуту раздается уверенный гул двигателя, вышедшего на обороты малого газа. Хорошо, да не то. А если вынужденная посадка и нужно взлететь с необорудованной площадки, где нет тележек с баллонами? Как в этом случае запустить двигатель? Мысль Люльки напряженно работала над проблемой, но руки до нее не доходили.
— Архип Михайлович, — звонит ему Павел Осипович Сухой. — Как дела с автономным запуском?
— Плохо, Павло Осипович, — виновато вздыхает Люлька.
— Вы недооцениваете важности этой работы.
— Есть тут у меня идейка. Только место на самолете потребуется.
— Ни в коем случае. Места у меня совсем нет.
— Вот видите! Я же думаю, как сделать все компактнее, да полегче, да поменьше.
— Время не ждет, Архип Михайлович.
У Архипа Михайловича было интересное свойство: когда он попадает в цейтнот, когда нужно сделать нечто невозможное, да еще в немыслимо короткие сроки, он становится не озабоченным и нервным, а, наоборот, спокойно-серьезным, внимательным, весь вид его говорит:
— А ну-ка, кто кого? Побачим! — Серые глаза широко раскрыты и глядят куда-то поверх всего окружающего, хотя именно в эти дни он особенно чутко прислушивается к чужому мнению. Все время он проводит на людях, у чертежных досок, в руках неизменно логарифмическая линейка, на которой то и дело приходится что-то прикидывать, а иногда постукивает ею по колену, свободно раскинувшись на стуле у чьего-либо чертежа. Внешне незаметно, что он что-то делает. А между тем работа в нем самом да и вокруг него кипит. Люлька как бы создает вокруг себя силовое поле, это поле его творческого заряда, его мощного мышления, его уверенности, что дело будет сделано.
