И тактика «разделяй и властвуй» (в лучших традициях британской внешней политики) приносит плоды. Серл, скажем, упорно распространяет слух, что Лиза собирается добиться получения медицинского удостоверения о неправоспособности отца, и 28 декабря 1962 года Моэм, в очередной раз поверив своему секретарю, усыновляет Серла и делает его тем самым своим единственным наследником, в связи с чем в «Дейли мейл» появилась забавная карикатура: Моэм держит на руках младенца с лицом пятидесятилетнего Серла и говорит няне: «Слыхали, мальчик только что произнес слово „папа“».
В феврале 1963 года Лиза подает встречный иск и 3 июля выигрывает дело «Уильям Сомерсет Моэм против леди Лизы Хоуп», несмотря на аргументы адвоката Моэма, что Лиза, дескать, — незаконная дочь писателя, ибо родилась она от внебрачной связи. (Мы помним, что Лиза родилась в Риме в 1915 году, а поженились Моэм и Сайри лишь спустя два года.) В результате Лиза одержала над Серлом победу, но дорогой ценой: privacy семьи сильно пострадало, английские газеты пестрели заголовками: «Почему я сражаюсь с отцом, которого люблю?», «Мне не нужны деньги Моэма», «Я законная дочь Моэма, в этом нет никаких сомнений». Серл же, со своей стороны, сделал хорошую мину при плохой игре, заявив в прессе, что судебный процесс «добил Уилли», что Лиза «погубила отца, да и никогда его не любила».
Нагляднее же всего тактика Серла проявилась в двух историях начала 1960-х годов — с автобиографией Моэма и его знаменитой коллекцией картин.
Хотя Моэм договорился, что его автобиографические записки «Вглядываясь в прошлое», где покойная Сайри подвергалась беззастенчивым и по большей части безосновательным оскорблениям, будут печататься в отрывках в лондонской «Санди экспресс», и информация об этом стала достоянием гласности, — Серл заверяет Лизу, что отец этой рукописи ни за что не напечатает. Что он внял советам друзей, в частности Александра Фрира, пришедшего в ужас от нападок автора на умершую жену, о которой в автобиографии не было сказано ни одного доброго слова. Сам же тем временем активно участвует в переговорах о продаже авторских прав на автобиографию, соглашается, когда чувствует, что переговоры зашли в тупик и дело уходит из рук, на сумму вдвое меньшую, чем ту, которую запросил Моэм (35 тысяч фунтов вместо 75). Посылает в газету, дабы разжечь интерес издателей, фотографии Моэма в детстве, его матери, их парижского дома. Всех уверяет, что «Вглядываясь в прошлое» — «самая откровенная и безжалостная автобиография со времен „Исповеди“ Руссо». Фрир, несмотря на многолетнюю близкую дружбу с автором, решительно отказывается печатать «Вглядываясь в прошлое» у себя, в издательстве Хайнеманна, где Моэму прежде ни разу не отказывали ни в одной публикации.
И, тем не менее, Серл своего добился. После издания автобиографии в лондонском таблоиде в сентябре — октябре 1962 года Лиза из-за нападок на мать, которую горячо любила, перестает ездить на Лазурный Берег и если и обменивается с отцом письмами, то исключительно деловыми.
Порывает с Моэмом не только Лиза. От него отворачиваются и близкие друзья. Известный драматург Ноэл Коуорд, которого, как и Фрира, связывала с Моэмом многолетняя дружба, с возмущением писал Гэрсону Кэнину: «Человек, который вылил на свою покойную жену ушат помоев, — это не тот человек, что был моим другом на протяжении стольких лет. В него вселился злой дух. Он опасен, его следует остерегаться, держаться от него подальше». Слова Коуорда не разошлись с делом: в 1966 году, через четыре месяца после смерти Моэма, Коуорд выводит бывшего друга в своей пьесе «Песня в сумерках» в узнаваемом образе известного писателя, путешественника и тайного гомосексуалиста Хьюго Лэтимера, человека ворчливого, циничного, лицемерного, всем и всеми недовольного.
Показательна в этом смысле и история с картинами.
Картины Моэм собирает с начала века, с первых театральных и литературных гонораров. Собирает как ценитель живописи — ценитель увлеченный, тонкий и на редкость грамотный. Собирает десятки лет и очень своей коллекцией — быть может, как ничем иным, — гордится. «Сегодня ни одно частное лицо не смогло бы собрать подобную коллекцию», — польстил Моэму один очень состоятельный сосед писателя по мысу Ферра, такой же, как и он, увлеченный коллекционер. Льстит себе и сам Моэм. «Это хорошая коллекция, — пишет он в приуроченной к аукциону „Сотби“ в апреле 1962 года книжке „Исключительно для собственного удовольствия“. — Хорошая, так как соответствует моим вкусам, я никогда не покупал картин, которые мне не нравились… Картины — это друзья, и если живешь с ними, они должны быть к тебе расположены… Коллекция должна отражать личность коллекционера. Про меня говорят, что на картины, как таковые, мне наплевать, я, мол, покупаю их дешево, чтобы потом продать подороже. Вздор! Я никогда не продал ни одной своей картины! Еще меня обвиняют, что, покупая картины, я ухожу от налогов. Коллекция живописи — это не вопрос цены, или престижа, или репутации — это вопрос чувства. Нужно научиться чувствовать глазами».
Моэм отлично «чувствовал глазами». И гордиться ему было чем. На стенах «Мавританки» висели все, в сущности, гранды импрессионизма и постимпрессионизма. Клод Моне, Ренуар, Гоген, Тулуз-Лотрек, Сислей, Утрилло, Боннар, Писсарро, Матисс, Руо, Пикассо. Причем Пикассо «двойной»: на одной стороне холста была написана «Смерть арлекина» — «самая трогательная картина, которую я видел в своей жизни» (писал о ней Моэм); на другой — «Женщина, сидящая в саду». Этот «двойной» Пикассо — скажем забегая вперед — «ушел» на «Сотби» за 244 тысячи долларов. А теперь бы наверняка стоил раз в пять дороже…
Читатель помнит, что во время войны Моэму удалось коллекцию сохранить. И не только сохранить, но и приумножить. В 1944 году Моэм, как мы уже говорили, получает в качестве гонорара за сценарий по «Острию бритвы» картину Писсарро. В 1949 году в Нью-Йорке приобретает за десять тысяч «Распятие» Руо, за 50 тысяч «Лодки в Аржантее» Ренуара, за 14 тысяч «Вид Голландии» Клода Моне. В 1950 году в Нью-Йорке же за 29 тысяч — «Трех юных девушек» Ренуара, за десять тысяч — «Строгальщика» Тулуз-Лотрека, за две тысячи — «Женщину и ребенка» Боннара. Цены на сегодняшний день совершенно смехотворные!
Но вот летом 1961 года из лондонской Национальной галереи крадут картину Гойи, в «Мавританке» же нет даже самой примитивной системы сигнализации. «Я еще ни разу не видел дома, — искренне удивлялся мэр Сен-Жана, — который бы столь гостеприимно приглашал грабителей вынести все картины до одной». А ведь Моэм с Серлом чуть ли не каждый месяц покидают виллу по различным надобностям. Решение, таким образом, назревает и принимается — коллекцию продать, и чем скорее, тем лучше.
И Серл этим не замедлил воспользоваться. Продажа коллекции назначается на 10 апреля 1962 года, и по приезде в Лондон на аукцион «Сотби» Серл (он прибыл без патрона — Моэм плохо себя чувствовал и остался на Ривьере) не преминул сообщить Лизе, что с дочерью Моэм обсуждать продажу картин не намерен. Лиза пишет отцу, что «огорчена, так как хотела кое-какие картины повесить у себя». Ответа на свое письмо она не получает. Серл тем временем уговаривает Лизу повременить обсуждать «больную» тему с отцом, и Лиза его совету следует, Моэм же (на это и расчет Серла) воспринимает молчание Лизы как вызов. Тогда Серл сообщает Лизе, что у отца истерика, и он предупреждает, что Лиза в любом случае за картины ничего не получит. И это притом что картины, приобретенные в Америке в 1940–1950-е годы, покупались, все без исключения, на ее имя. Настроенный против дочери Моэм общается с ней теперь исключительно через адвоката, официально сообщает Лизе, что намеревается продать «Мавританку» и перебраться в Лозанну, поскольку боится, что виллу у него отберут дети.
