– Мы не берем того, что принадлежит витико, – сказал шаман. – Вы оставили для него остальное?
– Нет, – ответил Хок, – остальное мы захоронили.
Фиддлер испуганно затряс головой.
– Намоя, скажите, что вы этого не сделали.
– Где Джон Чанлер? – настаивал мой хозяин. – Он тоже принадлежит витико?
– Я огимаа. Если ты огимаа, как мне говорит Джонатан Хок, то ты поймешь. Я должен защитить свой народ.
– Значит, ты знаешь, где он?
– Я скажу тебе, монстролог Уортроп. Ларуз, он приводит ко мне твоего друга. «Он охотится за аутико», – говорит он. И я говорю твоему другу: «За аутико не охотятся; аутико охотится. Не смотри в Желтый Глаз, потому что если ты посмотришь в Желтый Глаз, то Желтый Глаз в ответ посмотрит на тебя». Твой друг не слушает моих слов. Его атка’к изогнутая, она кривая, она не течет плавно к миси-манито. Они все равно уходят. Они призывают аутико, но ты не можешь призвать аутико. Это аутико призывает тебя. Я видел это. Я огимаа, я защищаю свой народ от Желтого Глаза. Твой друг не ийинивок. Ты понимаешь, огимаа Уортроп? Мои слова доходят до твоих ушей? Я тебя спрошу так: вскармливает ли лисица медвежонка или сосет ли олень-карибу волчицу? Аутико стар, стар, как кости земли. Аутико был, когда еще не было произнесено первое слово. У него нет имени как Джаувуно-гиджиг-гаубоу или Уортроп, это мы называем его аутико. Его дорога – это не наша дорога. Но наша судьба – это его судьба, а его – наша, потому что, проснувшись утром, скажешь ли ты: «Поскольку я ел вчера вечером, то мне больше не нужно есть?» Нет! Его голод – это наш голод, голод, который никогда не утолить.
– Тогда зачем отдавать ему Ларуза на закуску? – спросил доктор и сам отмахнулся от собственного вопроса. – При всем моем уважении, окимакан, у меня нет никакого желания обсуждать тонкости анималистической космологии твоего народа. Мое желание гораздо проще. Ты либо знаешь, что случилось с Джоном Чанлером, либо нет. Если знаешь, то я надеюсь, что ты как порядочный человек поделишься со мной информацией. Если нет, то мне здесь больше нечего делать.
Огимаа племени чукучанов посмотрел на безжизненное сердце в своих ладонях.
– Я защищу свой народ, – сказал он по-английски.
– А, – сказал монстролог. Он посмотрел на Хока. – Я понимаю.
Нас проводили в вигвам в нескольких сотнях шагов от фиддлеровского, своего рода гостевой дом – и просто усадьба по сравнению с нашим жилищем в последние две недели, достаточно большая, чтобы мы втроем поместились под одной крышей и при этом не терлись друг об друга. Постели были сделаны из свежего лапника, и я клянусь, что никакой перьевой матрас не казался бы таким мягким и удобным после двойного перехода по лесным дебрям; у меня все болело, и я устал больше, чем устал бы самый неприспособленный из новичков. Я с довольным стоном рухнул на свою постель.
Доктор не лег, а сидел у открытого входа, обхватив колени и глядя через лагерь на свет, пробивающийся из жилища нашего хозяина.
– Думаете, он лжет? – спросил Хок, пытаясь вырвать Уортропа из задумчивости.
– Я думаю, он не говорит все, что знает.
– Я мог бы его арестовать.
– За что?
– По подозрению в убийстве, доктор.
– Какие у вас улики?
– Вы их носите в своем рюкзаке.
– Он отрицает, что имеет к этому какое-то отношение, и ни на теле, ни на месте происшествия нет ничего такого, что уличало бы его.
– Кто-то убил беднягу. В дне пути от деревни, и так, как не мог бы убить ни один белый человек.
– В самом деле, сержант? Если вы так думаете, значит, вы не проводите достаточно времени среди белых людей. Я выяснил, что есть совсем мало того, на что они не были бы способны.
– Вы не понимаете, доктор Уортроп. Эти люди дикари. Человек убивает своих людей – и хвастается этим! Убивает их, чтобы спасти! Скажите, какой человек на такое способен?
– Ну, сержант, первое, что приходит на ум, это библейский бог. Но я не стану с вами об этом спорить. Как вы поступите с Джоном Фиддлером – это ваше дело. А мое – выяснить, что произошло с моим другом.
– Он мертв.
– Я никогда в этом особо не сомневался, – сказал Уортроп. – Однако наше интервью с окимаканом показало, что возможно… – Он покачал головой, как бы отгоняя свою мысль.
– Что? Что Джон знает, где он?
– Поправьте меня, если я неправ, но не бывает ли так, что огимаа изолирует жертву нападения вендиго в надежде «исцелить» ее? Ведь исполняются какие-то заклинания, молитвы, обряды, пока не уходит последняя надежда и жертву не умерщвляют?
Хок фыркнул.
– Кажется, вы хватаетесь за соломинку, доктор. Он ведь сам сказал: ему безразлично, что случается с нами. Мы не ийинивок. – Он произнес это слово с издевкой.
– Ему не было бы безразлично, если бы один из нас поставил под угрозу его племя.
– Правильно! Тогда он сдирает с нас кожу, отъедает кусок сердца и насаживает нас на кол невесть где. И у племени больше нет никаких неприятностей. Ларуз предоставил нам все доказательства, что Чанлер мертв.
Он лег рядом со мной.
– Погаси свою атка’к, Уилл, – поддразнил он меня. – Она светит мне прямо в глаза.
Он посмотрел на доктора, который не двигался со своего поста.
– Я ухожу из этого богом забытого места с первым светом, доктор, с вами или без вас.
Уортроп устало улыбнулся.
– Тогда вам надо отдохнуть, сержант.
– Вам тоже, сэр, – встрял я. Он выглядел вдвое более усталым, чем чувствовал себя я.
Монстролог кивнул на оранжевый огонек, мерцающий в вигваме огимаа.
– Я отдохну, когда он будет отдыхать, – мягко сказал он.
Часть девятая. «Я его понесу»
Я проснулся от того, что кто-то сильно тряс меня за ногу.
– Уилл Генри! – настойчиво шептал доктор. – Пошевеливайся, Уилл Генри!
Я неожиданно для него вскочил. В темноте мы стукнулись лбами, и он невольно вскрикнул от боли.
– Простите, сэр, – пробормотал я, но он уже отвернулся и будил Хока, который энергично храпел рядом со мной.
– Хок! Сержант! Вставайте! – Через плечо он прорычал мне: – Возьми тот рюкзак, Уилл Генри, и винтовку. Быстрее!
– Что случилось? – спросил я вслух, но не получил ответа. Уортроп пытался растолкать нашего сонного спутника. Через вход я видел кусок фиолетового неба и только занимающийся серый рассвет.
Доктор ткнул Хока в грудь винтовкой.
– Что вы делаете? – пробормотал Хок.
