– Другого, – отозвался доктор.
– Носферату. Вампира. Любимый проект этого чертова ирландца.
– И Meister Абрам посылает тебя, чтобы ты привез его североамериканский эквивалент, – сказал Уортроп. – Полное безрассудство, Джон. Почему ты согласился?
Чанлер отвернулся. Какое-то время он молчал. А когда ответил, то так тихо, что я едва расслышал.
– Это не твое дело.
– Ты мог бы отказаться, не обидев его.
Луковицеподобная голова вскинулась к нему, вены на длинной шее надулись, и глаза Джона Чанлера загорелись гневом.
– Не говори мне об обиде, Пеллинор Уортроп. Ты и понятия не имеешь, что это такое. Разве тебя когда-нибудь заботили его чувства – или чьи-либо чувства вообще? Ты когда-нибудь пролил хоть одну слезу о другом человеке? Назови мне хотя бы один случай за всю твою никчемную жизнь, когда тебе не было наплевать на кого-нибудь, кроме самого себя.
– Не было нужды, – спокойно возразил мой хозяин. Казалось, его не смутил этот взрыв ярости. – И меньше всех в этом нуждался ты, Джон.
– А, ты об этом. Какой же ты лицемер, Уортроп. Конечно, лицемер, для любого другого объяснения ты слишком умен. Ты прыгнул тогда в реку из непомерного тщеславия и эгоизма. «Какое несчастье, этот бедный трагический Пеллинор!» Жаль! Жаль, что ты тогда не утонул.
Доктор не клюнул на приманку.
– Ты прошел через страшные испытания, – мягко сказал он. – Я понимаю, что ты сейчас не в себе, но я молюсь, чтобы со временем ты понял, Джон: ты гневаешься не по адресу. Я не тот, кто послал тебя сюда. Я тот, кто тебя вытащил.
Я вспомнил, как он сам падал на промерзшую землю, но бережно держал Чанлера на руках, его дикий взгляд, когда Хок пытался помочь ему нести эту ношу, револьвер, наставленный Хоку прямо в лицо, и сорванный крик доктора, такой жалкий в той беспощадной пустыне: «Никто, кроме меня, к нему не притронется!»
– Один и тот же, – загадочно прошептал его друг. – Один и тот же.
Не успел Уортроп спросить, что имелось в виду, как в дверь постучали. Доктор замер, на секунду закрыл глаза и выдохнул:
– Мы слишком задержались.
В комнату вошла Мюриэл Чанлер и, первым увидев Уортропа, обратилась к нему:
– Где Джон?
Потом она увидела его, скрючившегося в маленьком кресле, вдвое постаревшего с их последней встречи, бледного и высохшего, поверженного пустыней и чрезмерной ценой, уплаченной за желание. Она невольно охнула, ее глаза наполнились слезами.
Чанлер попытался встать и не смог. Попытался еще раз. Он стоял нетвердо. Он казался выше, чем мне помнилось.
– Вот я, – прохрипел он.
Она бросилась к нему, потом замедлилась и остановилась. Она нежно прикоснулась к его щеке. Сцена была душераздирающая и в высшей степени интимная. Я отвернулся к автору этой пьесы, который вынес невыносимое, чтобы поставить эту сцену: женщина, которую он любил, в объятиях другого мужчины.
– Джон? – спросила она, словно до конца не могла в это поверить.
– Да, – солгал он. – Это я.
Часть пятнадцатая. «Мы должны быть честны друг с другом»
Мы проводили их на станцию. Пока носильщик помогал ее мужу подняться в их отдельный личный вагон, Мюриэл положила ладонь на руку доктора.
– Спасибо, – сказала она.
Он освободил свою руку.
– Это было ради Джона, – сказал он.
– Ты думал, что он умер.
– Да. Ты была права, а я ошибался, Мюриэл. Проследи, чтобы за ним был уход; он еще далек от выздоровления.
– Конечно, прослежу. – Ее глаза сверкнули. – Я очень надеюсь на его выздоровление.
Она попрощалась со мной.
– Я сдержала свое обещание, Уилл.
– Обещание, мэм?
– Я молилась за тебя. – Она взглянула на доктора. – И по крайней мере наполовину молитвы возымели действие – ты не умер.
– Пока нет, – сказал Уортроп. – Дай ему время.
Я не был уверен, но мне показалось, что она едва сдержала улыбку.
– Увижу ли я тебя в Нью-Йорке? – спросила она его.
– Я буду в Нью-Йорке, – сказал он.
Теперь она рассмеялась, и это было как дождь после долгой засухи.
Локомотив испустил пронзительный свист. Из трубы повалил черный дым.
– Ваш поезд отправляется, – заметил монстролог.
Мы оставались на платформе еще долго после того, как поезд пропал из виду. Появились первые звезды. Закричала полярная гагара, оплакивая погибающий свет дня. От подступающей темноты я дрожал сильнее, чем от холода. Хотя нас разделяли многие мили, я все еще был слишком близко к тому месту, где в промерзшей земле лежал разорванный надвое человек.
– Когда мы поедем домой, сэр? – спросил я.
– Завтра, – ответил он.
Еще никогда я не был так счастлив увидеть этот старый дом на Харрингтон Лейн. Когда экипаж остановился, я буквально выпрыгнул из него, и если бы я встал на колени и стал целовать коврик у двери, это не было бы чрезмерным проявлением той радости, которую я испытал. Это казалось просто чудом. Как я ненавидел этот дом – и как я сейчас любил каждый его старый выщербленный камень! Сильнее всего мы любим то, что теряем, – думаю, монстролог с этим бы согласился.
Я был готов никогда больше не покидать наш дом, но уже на следующее утро начались сборы. А еще надо было сходить на почту, в контору «Вестерн Юнион», в прачечную, к портному и, наконец, что очень важно, к булочнику за корзиной булочек с малиной.
Доктор, похоже, больше всего тосковал по своим булочкам. Вечером он допоздна практиковался со своим выступлением, предполагая – ведь это же был Пеллинор Уортроп – худшую ситуацию. Несмотря на отсутствие физической особи, фон Хельрунг будет настаивать на том, чтобы Lepto lurconis вместе с мириадом его мифологических собратьев был включен в монстрологический канон.
В ночь перед нашим отъездом в Нью-Йорк произошло нечто очень странное – пожалуй, самое странное из всего, что когда-либо случалось между нами на тот момент. Я уже начинал засыпать, когда в люк, ведущий в мой альков, просунулась голова доктора, и он с несвойственным ему извиняющимся выражением лица мягко спросил, не сплю ли я.
– Нет, сэр, – ответил я. Я сел и зажег ночник. В его свете лицо доктора, казалось, плыло на фоне глубокой тьмы. Я, честно сказать, немного нервничал, потому что в нашей истории он еще никогда не приходил ночью к моей постели. Это меня всегда вызывали к его ложу.
– Тоже не спится, да? – Он сел в ногах кровати. Он так оглядел крохотную комнату, словно он, выросший в этом доме, никогда ее раньше не видел. – Знаешь, ты можешь перебраться в одну из спален на втором этаже, Уилл Генри.
