Уортроп взглянул на фон Хельрунга, который с большой озабоченностью всматривался в своего пациента.
– Почему ты не можешь есть, Джон? – настаивал доктор.
– Я бы ел. Я достаточно голоден, я так голоден, что едва могу это выносить. Но они мне ничего не дают!
– Ну, Джон, – упрекнул его фон Хельрунг. – Ты ведь знаешь, что это неправда.
– Я говорю вам правду! – закричал Чанлер. – Говорите мне правду и вы!
Он закрыл глаза и застонал от бессилия. Потом с огромным усилием, мучительно отбирая слова из мешанины своих мыслей, выговорил:
– Не… говорите… мне… что… правда.
– Все, что ты захочешь, – все. Только назови, и я обещаю, что в течение часа ты это получишь, – сказал Уортроп.
Чанлер весь дрожал. Из уголков его глаз текла жидкость. Доктор потянулся вытереть ему слезы, но его друг резко дернулся под одеялом.
– Нет!.. Не… прикасайся ко мне… Пеллинор.
– Назови, Джон, – настаивал доктор.
Голова Чанлера раскачивалась из стороны в сторону. Из глаз по-прежнему лились слезы, наволочка вся была в мокрых пятнах.
– Я не могу.
Монстролог и фон Хельрунг отошли к камину, чтобы Чанлер их не услышал.
– Это бессовестно, – сказал Уортроп фон Хельрунгу. – Ему нужен врач. Единственный вопрос: вы его вызовете или я?
– Я это слышал! – отозвался Чанлер.
– Его состояние вне компетенции… – начал фон Хельрунг, но его бывший ученик был непреклонен.
– Его надо немедленно отправить в Бельвю
[20] и не тратить зря время здесь, с этим бабуином в бушлате.
– Дерьмо!
Оба мужчины повернули головы на это ругательство.
– Хуже, чем голод, Пеллинор! – крикнул Джон Чанлер. – Это дерьмо! Каждый час целые ведра дерьма!
Уортроп посмотрел на фон Хельрунга.
– У него недержание, – извиняющимся тоном объяснил австриец.
– Значит, еще и дизентерия. И вы все еще думаете, что ему не нужен доктор? Через неделю она его убьет.
– Ты знаешь, каково это, Пеллинор? – крикнул Чанлер. – Валяться в собственном дерьме?
– Мы сразу же меняем простыни, – возразил фон Хельрунг. – И ты можешь воспользоваться горшком, Джон. Он стоит рядом с тобой. – Он обернулся к Уортропу и умоляюще сказал: – Я делаю все, чтобы ему было как можно удобнее. Поймите, mein Freund, есть вещи, которые…
Доктор отмахнулся от него и вернулся к кровати.
– Не та метафора, – с трудом выговорил Чанлер. – Не тот ад. Не Сизиф. Не греческое. Христианское. Дантовы реки дерьма. Вот что это.
– Я забираю тебя в больницу, Джон, – сказал ему Уортроп.
– Если попробуешь, то я тебя обделаю.
– Конечно. Но я все равно тебя забираю.
– Все ли это… все это… Пелл, но мы забудем.
– Я не понимаю, Джон. Что мы забудем?
Чанлер понизил голос и с большой торжественностью, словно изрекая глубокую истину, произнес:
– Дерьмо. – Он хихикнул. – Все – дерьмо. Я – дерьмо. Ты – дерьмо. – Его взгляд упал на обезьянью физиономию Августина Скалы. – Он – определенно дерьмо… Жизнь – дерьмо. Любовь… любовь – дерьмо.
Уортроп начал было говорить, но фон Хельрунг его оборвал:
– Не надо, Пеллинор. Это говорит не Джон. Это чудовище.
– Ты мне не веришь, – сказал Чанлер. – Просто ты в нем еще не купался, вот и все. Когда оно начинает пачкать твой девственно чистый зад, ты прыгаешь в реку, верно?
Он закашлялся, во рту скопилась густая зеленая желчь и запузырилась на его губах. Кадык дернулся, и он ее проглотил.
– Ты мне отвратителен, – сказал Чанлер. – Все в тебе омерзительно, тошнотворно, ты, гадкий лицемерный сморчок.
Доктор ничего не сказал. Если он и вспомнил, что когда-то сам говорил эти слова, то не подал виду. Но я вспомнил.
– «Пеллинор, Пеллинор, быть совершенством такая скука!» Эту фразу ты помнишь? – спросил Чанлер.
– Да, – ответил доктор. – Одна из сравнительно добрых, как я припоминаю.
– Надо было позволить тебе утонуть.
Уортроп улыбнулся.
– Почему же не позволил?
– Кого бы я тогда разыгрывал? Впрочем, это была просто показуха. На самом деле ты не хотел утопиться.
– Откуда ты знаешь?
– А оттуда, что я был рядом, тупой мошенник. Если бы ты действительно хотел утопиться, то подождал бы, пока останешься один.
– Ошибся по неопытности.
– О, не переживай, Пелл. Ты там будешь. На днях… мы все… захлебнемся в дерьме…
Его глаза закатились к потолку. Веки задрожали. Доктор посмотрел на меня и кивнул. Он достаточно наслушался. Он указал на дверь. Мы были уже на полпути к ней, когда Чанлер громко закричал:
– Это бесполезно, Пеллинор! Не успеет еще больничная карета выехать за ворота, как он со мной покончит!
Доктор повернулся. Он посмотрел на фон Хельрунга, и его взгляд метнулся на Скалу.
– Хмм, что, ты думаешь, у него в кармане? – сказал Чанлер. – Он вонзит его мне в сердце в ту же минуту, как ты закроешь дверь. Когда никого нет, он его достает, чистит себе ногти, ковыряет в зубах, выскабливает все свои грязные дырки. – Чанлер мерзко ухмыльнулся. – Дилетант! – презрительно бросил он невозмутимому богемцу. – Хочу тебе кое-что сказать: это работа для огимаа. А ты разве огимаа, ты, вонючая иммигрантская обезьяна?
Уортроп весь напрягся, услышав ийинивокское слово.
– Откуда ты знаешь это слово, Джон?
Голова Чанлера упала на подушку. Глаза закатились назад в глазницы.
– Слышал его от человека старого, от старика в лесах.
– От Джека Фиддлера? – спросил доктор.
– Старый Джек Фиддлер достал трубку, засунул себе в задницу и зажег!
– Пеллинор. – Фон Хельрунг тронул доктора за руку и тревожно зашептал: – Достаточно. Вызывайте больничную карету, если хотите, но не давите…
Уортроп сбросил его руку и вернулся к постели Джона Чанлера.
– Ты помнишь Фиддлера, – сказал он ему.
Чанлер с усмешкой ответил:
– Его глаза видят очень далеко, гораздо дальше, чем твои.
– А Ларуза? Ты помнишь Пьера Ларуза?
Тут я услышал обрывок той же бессмыслицы, которую он извергал в пустыне: «Гудснут нешт! Гебгунг грожпеч чришункт». Уортроп громко повторил свой вопрос и добавил:
– Джон, что случилось с Пьером Ларузом?
