– Вы присоединитесь к ним в этой охоте? – спросил я.
– А какой у меня выбор? Я теперь его единственная надежда. Если его найдет полиция, я не уверен, что они захотят оставить его в живых до суда. Если фон Хельрунг… Он ведь ясно выразил, что он намерен сделать, не так ли? Надеюсь, от тебя не ускользнула парадоксальность ситуации.
Нет, заверил я его. Не ускользнула.
Я медленно шел в свою комнату и размышлял, что за человек этот монстролог, который видел свою миссию в том, чтобы спасти своего друга, а не наказать по справедливости жестокого убийцу, который зверски расправился («надругался», как он выразился) над его любимой. Ах, человеческое сердце темнее самой темной ямы, в нем больше запутанных ходов и непонятных поворотов, чем в Монструмариуме! Чем больше я о нем узнавал, тем меньше знал. Чем больше я знал, тем меньше понимал.
Открыв дверь в свою комнату, я обмер, потому что на кровати сидела Лили Бейтс, одетая в розовый халат. Рядом с ней лежала открытая книга.
– Извини. – Я попятился из комнаты.
– Куда ты собрался? – требовательно спросила она.
– Я не туда попал…
– Не глупи. Это твоя комната. Сегодня ты будешь спать со мной. – Она погладила одеяло рядом с собой. – Если только не испугаешься, – поддразнила она меня.
– Я не боюсь, – сказал я со всей твердостью, на какую был способен. – Просто я привык спать один.
– Я тоже, но ты мой гость. Во всяком случае, ты гость моего дяди, а значит, в каком-то смысле и мой гость. Я обещаю, что я не храплю и не кусаюсь, только немножко пускаю слюни. – Она весело улыбнулась и снова погладила одеяло. – Ты ведь хочешь быть поближе к комнате доктора на случай, если ты ему понадобишься?
Этот аргумент мне было трудно опровергнуть, и я на секунду подумал, не вернуться ли к нему и попроситься поспать в его кровати. Но тогда пришлось бы объяснить почему, а цена ответа на этот вопрос была бы очень высока. Он бы говорил безумолчно и вообще не дал мне спать. Я со вздохом заставил себя подойти к кровати и сел на самый краешек.
– Ты не сел, – указала она.
– Сел.
– Ты едва сел.
– Едва сел – это все равно сел.
– И как же ты собираешься при этом спать? И ты даже не надел ночную рубашку.
– Я буду спать одетым. На случай непредвиденной ситуации.
– Какой непредвиденной ситуации?
– Такой непредвиденной ситуации, когда нельзя быть одетым в ночную рубашку.
– Ты можешь свернуться на ковре и спать у меня в ногах, как верная собака.
– Но я не собака.
– Но ты очень верный, как собака.
Я беззвучно застонал. Какого бога я обидел, что вынужден такое терпеть?
– Думаю, когда-нибудь ты станешь хорошим мужем, Уильям Генри, – решила она. – Для женщины, которая любит, чтобы мужья были робкими, но верными. Ты совсем не такой, за какого я выйду замуж. Мой муж будет храбрым и очень сильным и высоким, и он будет музыкальным. Он будет писать стихи и будет умнее, чем мой дядя и даже твой доктор. Он будет умнее, чем мистер Томас Альва Эдисон.
– Как жаль, что у него уже есть жена.
– Ты шутишь, но разве ты никогда не задумывался, на каком человеке ты женишься?
– Мне двенадцать лет.
– А мне тринадцать, почти четырнадцать. При чем здесь возраст? Джульетта нашла своего Ромео, когда она была в моем возрасте.
– И посмотри, что с ней случилось.
– Да, ты в самом деле его ученик. Ты что, не веришь в любовь?
– Я недостаточно о ней знаю, чтобы верить или не верить.
Она перекатилась через кровать, и ее лицо оказалось совсем рядом с моим. Я не смел повернуться к ней.
– Что бы ты сделал, если бы я сейчас, прямо сейчас тебя поцеловала?
В ответ я только покачал головой.
– Думаю, ты бы упал в обморок. Ты ведь никогда не целовался с девушкой?
– Нет.
– Может, проверим мою гипотезу?
– Я бы не стал.
– Почему нет? – Я чувствовал на своей щеке ее теплое дыхание. – Разве ты не готовишься в ученые?
– Я бы предпочел, чтобы Смертельный Монгольский Червь разжижил мою плоть.
Мне не следовало этого говорить. Думаю, до того момента она не вспоминала о черве. Не успел я запротестовать, как она стянула повязку и открыла мою рану. Я замер, чувствуя, как ее дыхание приближается к ране.
– По-моему, я никогда не видела такой большой коросты, – прошептала она. Она прикоснулась там кончиком пальца. – Больно?
– Нет. Да.
– Так да или нет?
Я не ответил. Я дрожал. Мне было очень тепло, но я дрожал.
Матрац мягко скрипнул Пружины сжались под ее весом, наклонив меня к ней. Ее влажные губы прижались к моей поврежденной плоти.
– Ну, вот. Вот тебя и поцеловали.
Я скоро обнаружил, что Лиллиан Трамбл Бейтс, помимо всего прочего, была еще и страшной лгуньей. Хотя она не кусалась и только немножко пускала слюни, она жутко храпела. К часу ночи я уже всерьез подумывал о том, чтобы приглушить звук, положив ей на лицо подушку.
Между тем я был рад, что остался одетым. Ночью в комнате стало очень холодно; у меня онемел кончик носа. Думаю, Лилли тоже замерзла, потому что она во сне повернулась и прижалась ко мне. Это одновременно и смущало, и было приятно.
«Мы больше того, что отражается в Желтом Глазе», – говорил фон Хельрунг.
Со свернувшейся рядом Лили я смотрел на золотой луч света от уличного фонаря внизу. Я встал к нему. Я вошел в него. Ничего не осталось, кроме золотого света.
Потом я услышал в вышине ветер. И больше не было ничего. Я слышал ветер, но не чувствовал его. Я бестелесно парил в золотом свете.
В вое ветра звучал голос. Он был прекрасен. Он звал меня по имени. Голос был в ветре, и ветер был в голосе, и они были одним целым. Ветер и голос были одним целым.
В пустой комнате сидит моя мама и расчесывает волосы. Я с ней, а она одна. Она сидит лицом от меня. Ее обнаженные руки кажутся золотыми в этом свете. Меня зовет не ее голос. Это голос ветра.
У ветра есть течение, как у реки, бегущей к морю.
Оно тянет меня к ней. Я не борюсь с течением ветра. Я хочу быть с ней в пустой комнате с золотым светом.
Теперь мама поворачивается ко мне. У нее нет глаз. С ее лица содрана кожа. Ее пустые глазницы как черные дыры, которые засасывают золотой свет, и он не может из них вырваться. Спасения нет.
Сильный ветер завывает. Нет разницы между ветром и моим именем, и у моего имени нет начала и нет конца.
Я проваливаюсь в темную яму глаз моей мамы.
