Он замолчал, захлестнутый своими эмоциями. Я поднялся, чтобы пойти к нему. Он жестом меня остановил.
– Он спрашивал меня: «Что мы дали?» Не скажу, что я вполне понимаю, что именно он имел в виду, но вот что я знаю точно: это недопустимо. Я этого не допущу. Вы не надругаетесь над его телом, как надругались над памятью о нем. Это то, что я могу ему дать. Это все, что я могу ему дать. Я похороню своего друга, и я клянусь, что убью любого, кто попытается мне помешать.
Он обвел собравшихся взглядом, и они не выдержали его праведного взгляда.
– Теперь голосуйте. Я больше не отвечу ни на один из ваших вопросов.
Началось голосование, и мы с доктором ушли в свою личную ложу. Голосование сделали, по настоянию фон Хельрунга, тайным. Уортроп лег на диван, скрестив руки на груди и положив голову на подлокотник. Он смотрел на расписной потолок и отказался наблюдать за голосованием.
Наше молчание было не из приятных. После смерти Чанлера доктор почти не говорил со мной. Когда он посмотрел на меня, я понял, что он скорее смущен, чем разозлен. Когда все начиналось, он был твердо убежден, что его другу нет спасения, а в конце так же твердо верил, что сумеет его спасти. И казалось, это выше его понимания, что его веру разбил я, единственный оставшийся на земле человек, хоть как-то привязанный к нему.
Так что мне потребовалась немалая храбрость, чтобы попробовать разбить стену, которую он возвел между нами.
– Доктор Уортроп, сэр?
Он глубоко вздохнул. Он закрыл глаза.
– Да, Уилл Генри, в чем дело?
– Почему – извините, сэр, но я все думаю – почему вы решили искать меня в Монструмариуме?
– А ты как думаешь?
– Нас кто-то видел?
Он покачал головой; его глаза оставались закрытыми.
– Попробуй еще раз.
– Доктор Доброджану – он пошел туда за нами?
– Нет. Когда он обнаружил, что ты исчез, он сразу вернулся к фон Хельрунгу.
– Значит, вы догадались, – заключил я. Это было единственное объяснение.
– Нет, я не догадался. Я извлек урок из бойни в доме Чанлеров. В чем заключался урок, Уилл Генри?
Как я ни старался, я не мог вспомнить из той жуткой сцены ничего поучительного, кроме отвратительной замогильной шутки, выведенной над дверью в спальню: «Жизнь это».
– Джон сам рассказал мне, где тебя найти, – объяснил монстролог. – Так же, как он пытался рассказать, где искать Мюриэл. Когда Доброджану пришел с новостями, я сразу понял, куда он тебя забрал. Разве ты не помнишь, что он сказал: «Он выставит тебя в Мусорке для чудищ, где всем вам, грязным тварям, и место». – Он открыл глаза, приподнял голову и выглянул через барьер. – Хмм. Они не торопятся. Интересно, хорошо это или плохо. – Он снова лег. – Кстати, они нашли девочку Новакову в грязи на дне, когда осушили подвал.
Я знал, что она была не единственной жертвой, которую нашли в том подвале. Он заметил мое волнение и сказал:
– Ты ничего не мог сделать, Уилл Генри.
Я ответил:
– Это как раз то, что я сделал, сэр. Ничего.
– Бесполезно себя винить. Что, это возродит девочку или изменит будущее? Ты сделал в точности то же самое, что сделал бы я, что сделал бы любой при таких обстоятельствах. Представь, что ты бы взял ребенка и ушел Как много новых жертв пало бы в ту ночь из-за твоего ненужного альтруизма? В жизни часто приходится делать трудный выбор, Уилл Генри, и в монстрологии это приходится делать даже чаще.
Он ждал моего ответа. Он знал, что я соглашусь. Я всегда с ним соглашался. «Если бы в доме случился пожар и я велел тебе залить пламя керосином, ты бы крикнул: «Да, сэр! Да, сэр!» и устроил нам второе пришествие!»
– Я должен был его спасти, – сказал я.
– Спасти? От чего спасти? Ты тогда не имел представления, находился ли Джон в доме.
– Я должен был его спасти, – повторил я.
– Очень хорошо. Предположим на минуту, что спас. И предположим, что ты выяснил, чей он. Теперь ты можешь смело предположить, что он бы не дожил до своего первого дня рождения, потому что шансы не в его пользу, Уилл Генри, – это мрачная реальность гетто. Ты бы спас его от одного чудовища, но предал бы другому, не менее кровожадному.
Я покачал головой.
– Я должен был его спасти, – сказал я в третий раз.
Он покраснел, его глаза загорелись. Наверное, он после моих всегдашних подобострастных ответов оказался не готов к тому, что я стану менее подобострастным!
– Почему? – требовательно спросил он.
– Потому что мог спасти, – ответил я.
Их положили рядом, две любви моего хозяина, в семейное захоронение Чанлеров, потому что отец самого непутевого сына все равно отец. Старший Чанлер не разговаривал с Уортропом, если не считать нескольких угрожающих слов после панихиды у могилы в том смысле, что он собирается разорить его до последнего гроша. Ответ Уортропа: «Это было бы только справедливо, но прошу оставить мне хотя бы мой микроскоп».
На похоронах были фон Хельрунг, а также несколько других монстрологов, включая уцелевших членов охотничьей команды. Доброджану с серьезным видом пожал мне руку и заявил, что доктору повезло с учеником, очень способным и очень храбрым.
Лили тоже пришла. Я не знаю, как она сумела это устроить, но она выскочила из кареты в черном платье и с черной лентой в локонах. Во время службы она сидела рядом со мной и в какой-то момент взяла мою руку в свою. Я не пытался ее высвободить.
– Значит, ты уезжаешь, – сказала она. – У тебя был такой план – уехать, не попрощавшись?
– Я служу доктору, – ответил я. – У меня нет собственных планов.
– Думаю, это самое жалостливое и трагическое, что я когда-либо слышала. Ты будешь обо мне скучать?
– Да.
– Ты просто так говоришь. На самом деле ты не будешь скучать.
– Я буду скучать.
– Ты планируешь поцеловать меня на прощанье? О, извини. Твой доктор планирует, чтобы ты поцеловал меня на прощанье?
Я улыбнулся.
– Я его спрошу.
Она хотела знать, когда мы снова увидимся. Придется ли ей ждать целый год?
– Если только дела доктора не приведут нас сюда раньше, – ответил я.
– Ну, я ничего не могу тебе обещать, Уилл, – сказала она. – Может, я буду слишком занята. Через год я уже буду ходить на свидания и рассчитываю, что мое расписание будет очень плотным. – В ее глазах прыгали веселые искорки. – Вы приедете на следующий конгресс? Или твой доктор покинет Общество из-за того, что он проиграл это маленькое голосование?
Это была правда. Доктор потерпел поражение. Минимальным большинством была принята резолюция фон Хельрунга, звучавшая – по крайней мере, по мнению Уортропа, – как похоронный звон по монстрологии. Он мог остаться солдатом в изгнании, одинокой лодкой разума в море суеверий, но какова была бы награда? Какое слабое утешение он мог бы найти в своих принципах, если то единственное, ради чего он жил, было похищено в течение какого-то часа?
