– Он жив, – выдохнул он. – Вот вам. Он жив! Это вас устраивает?
– Сперва он умер; теперь он жив, – сказал Торранс. – А потом он у вас будет петь в бродячем менестрель-шоу?
Он выпустил Аркрайта и щелкнул мне пальцами. Ему был нужен пуидресер.
– Я правду вам говорю! – вскричал Аркрайт. – И вот что я вам еще скажу. Ублюдка бы убили, если б не я! Вот в чем ирония судьбы. Уортроп обязан мне жизнью, а вы собираетесь отнять мою собственную в награду!
– Обязан вам жизнью, – эхом отозвался Торранс.
– Да, жизнью. Они собирались его убить. Убить нас обоих. Но я не дал им…
– Им, – повторил Торранс.
– Нет, нет, прошу вас. Этого я вам рассказать не могу.
– Они собирались его убить.
– Они меня убьют. Загонят, как паршивую собаку, и…
– «Они».
– Да послушайте же меня! – взвизгнул Аркрайт. Взгляд его метался из стороны в сторону – на меня, на Торранса, снова на меня. К кому взывать? К ребенку, написавшему пьесу, или к актеру, что в ней играет? – Если я вам скажу, я покойник.
– Вы покойник, если не скажете.
Дама или тигр. Возможно, аналогия все же была не такая плохая.
Я больше не мог сдерживаться.
– Где доктор Уортроп? – выпалил я.
Он сказал нам; и ответ ничего для меня не значил. Я никогда не слышал об этом месте; но Торранс слышал. Он долго таращился на Аркрайта, а затем разразился смехом.
– Что ж… хорошо же! Это мне нравится. Это… Ну, это безумие. Но это разумно. Заставляет отчасти поверить вам, Аркрайт.
– Отлично! Теперь вы знаете, где он, и вы меня отпустите. Так ведь?
Но Торранс еще не закончил это обдумывать. Он достиг средоточия загадки – двух одинаковых дверей.
– «Они», вы сказали. «Они собирались его убить». Были Кернс, вы и они. Или сперва – вы и Кернс, и только потом они?
– Я даже не понимаю, о чем вы говорите. О, Христе, помилуй меня! – Он повел глазами в мою сторону. – Христе, помилуй меня, – прошептал он в отчаянии.
Я подумал, что понимаю, и вмешался как переводчик Торранса.
– Откуда вы знаете Джона Кернса?
– Я знать не знаю Джона Кернса. Никогда с ним не встречался, прежде в упор его не видел и ни разу о нем не слышал, пока не началось это чертово дело. И дорого бы дал, чтобы вообще никогда не слышать!
– Все понятно! – закричал Торранс. – Сперва Кернс, потом они и, наконец, вы. Не Кернс и вы – не вы с Кернсом. Вы не заодно с Кернсом и не заодно с ними. Вы заодно с… – он притопнул ногой. На ум мне пришел непокорный жеребец, которому не терпится вырваться из стойла. – Слуга короны… Слуга короны! Теперь понял. Это хорошо.
И воцарилась тишина. Даже пыль, казалось, приостановила свой судорожный танец. Аркрайт сидел на стуле, Торранс стоял за его спиной, я – опершись на стену, а еще были свет лампы, гнездовище и шпатель, и блестевший на шпателе пуидресер, звездная гниль, от которой гнили люди, и в каждом из нас – чудовище, раскручивающаяся пружина, шепчущая «АЗ ЕСМЬ» с силой, достаточной, чтобы расколоть мир надвое, в вас, и во мне, и в Томасе, и в Джейкобе, нечто в вас и во мне, нечто в Томасе и в Джейкобе, и две двери – по две на каждого.
Джейкоб выбрал дверь первым, склонившись и распустив веревки, связывавшие руки Томасу, и Томаса на стуле передернуло, как человека, отворившего парадную дверь своего теплого жилища холодным утром. Джейкоб выбрал свою дверь и развязал Томасу руки, и когда Томас уже почуял на лице бодрящий шквальный ветер свободы – Джейкоб запрокинул ему голову, Томас завыл и вскинул руки, но было уже слишком поздно, ведь Джейкоб отворил дверь, отворил ее настежь, и в рот Томасу воткнулся шпатель, до самого горла, и Томас поперхнулся.
Торранс отступил, когда Аркрайт двинулся вперед, отчаянно пытаясь встать, но его ноги все еще были привязаны к стулу, и он качнулся вперед, на холодный пол, крича, как на чудовищной скотобойне. Он полз по полу, спинка стула давила его грудь вниз и ерзала туда-сюда, пока его ноги бились и пытались вырваться из веревок, а затем он замер, его спина выгнулась, и содержимое его желудка выплеснулось наружу.
Все, что было потом, не могло продолжаться дольше минуты.
– Уилл! Уилл! – закричал Торранс.
Пощечина – такая сильная, что меня качнуло назад.
– Вон. Отсюда. Сейчас же.
Я бросился прочь мимо корчащегося тела Аркрайта.
Рыдания и проклятия, пойманные в ловушку каморки, эхо, перекликавшееся с ответным эхом, звучали так оглушительно, словно весь мир раскалывался надвое.
Когда по пути к двери я врезался в тележку, янтарная жидкость выплеснулась из банки. Потом за моей спиной раздались мягкий звон шпателя, падающего на пол, и жалобный скрип шатких колес, когда Торранс толкнул ко мне тележку.
Гнездовище теперь было в зале, а прямо за ним стоял Торранс, захлопнувший дверь и поспешно задвинувший засов. Он обрушил свой огромный кулак на запертую дверь и завыл с не нашедшей себе выхода яростью.
Не думаю, что человек по ту сторону двери его слышал.
– Тупой, тупой, тупой! – Бах, бах, БАХ! – Тупой, тупой, тупой ублюдочный англичанишка! – БАХ!
Я соскользнул по стене вниз и зажал уши. Она никогда не остановится, эта раскручивающаяся пружина; нет ей ни начала, ни конца, ни дна, ни поверхности; она вообще не во вселенной; она была задолго до самой вселенной; и когда вселенная обратит себя в горстку пыли, оно все еще будет там – во мне и в вас, Чудовище, бездна.
– Это было не по плану! Вы не должны были делать это взаправду! – заорал я Торрансу в спину, пока он молотил по запертой двери. – Вы должны были только заставить его думать, что сделаете!
Он вихрем обернулся ко мне. Я ясно видел его глаза – в темном свете ламп, в мглистом зале, лишенные белков. Oculus Dei, подумал я, очи бога.
– Заткнись и слушай! – взревел он. – Просто закрой рот и слушай…
В каморке – молчание, и человек внутри видит перед собой две двери, свои две двери, и спрашивает себя, что за ней, дама или тигр? И вот он протягивает руку…
Джейкоб Торранс замер, когда прозвучал выстрел. Он поднял взгляд к низкому потолку и затем закрыл глаза.
– Выходит, оказалась дама, – пробормотал он.
Часть девятнадцатая. «Добра из этого не выйдет»
Абрам фон Хельрунг, скрестив руки за спиной, глядел из окна вниз на улицу. Под ним огромный город пробуждался к жизни. Большая серая тягловая лошадь процокала по граниту авеню, таща за собой нагруженную тканями подводу. Человек на велосипеде-костотрясе
[80] прожужжал вдоль тротуара. Две хорошенькие девочки с красными лентами в волосах прыгали через улицу, взявшись под руки и высоко задирая голые колени; их тонкий смех звучал как свисток продавца воздушных шаров – далеко и слабо.
