– Я хотел сказать, что испытываю удивительное чувство…
– И я! – воскликнул доктор Уокер с другого конца комнаты. – Меня сейчас стошнит!
Конан Дойль продолжал с затуманивающимся взором:
– Человек был жестоко убит; это ужасно! И все же я захвачен не менее ужасным ощущением чуда… Словно я шагнул за некий волшебный порог и попал в какой-нибудь свой рассказ! И здесь, передо мной, тот, кого я создал, живой и во плоти. Узрите его!
– Да, похоже на какой-нибудь ваш рассказ, с единственным отличием – что это не ваш рассказ; и существует вполне реальная вероятность того, что вы находитесь в смертельной опасности, – ответил монстролог.
– Вы правда так думаете? – Перспектива смертельной опасности, казалось, привела Конан Дойля в восторг.
– И не только вы. – Уортроп обернулся к фон Хельрунгу. – Нам нужно немедленно покинуть этот отель.
Фон Хельрунг кивнул.
– А что насчет Джейкоба?
Доктор мрачно улыбнулся.
– Он останется здесь.
Мы схватили багаж и поспешили вниз. (Монстролог был рад, что я не забыл прихватить его несессер с инструментами. «Я думал, никогда его больше не увижу. Благослови тебя Господь, Уилл Генри, и проклят будь этот предатель Аркрайт!») Шеренга кэбменов сидела на улице вдоль бордюра в ожидании клиентов. Однако прежде, чем мы наняли кого-то из них для побега, меня отрядили осмотреть местность. Взрослые тем временем ждали в лобби отеля. Доктору не нужно было объяснять мне, кого выглядывать. Я уже видел свою цель на вокзале – копна рыжих волос и пугающий свет темных, озаренных изнутри глаз.
– Ну? – осведомился Уортроп, когда я, запыхавшись, вернулся.
– Все чисто, сэр.
Он коротко кивнул.
– Два кэба. Фон Хельрунг и мы с Уиллом Генри – в одном. Дойль, сэр Хайрам поедет с вами…
– Не могли бы вы быть так любезны и перестать меня так называть? – спросил Уокер. Он стоял, прислонясь к колонне и все еще пытаясь овладеть собой. – Это жестокое ребячество.
Прозвище британского монстролога, данное ему Уортропом, появилась за несколько лет до того – на званом вечере, где Уокер был очарован некой юной дамой, связанной узами родства с королевской семьей. Пытаясь произвести на леди впечатление, Уокер необдуманно выдал себя за пэра Англии, чего коллеги-ученые еще долго не собирались ему забывать.
Уортроп не обратил на него внимания и сказал Конан Дойлю:
– Предлагаю вам сделать круг и смотреть в оба – не появятся ли наш рыжий друг и его лысый соотечественник. Если они нас заметят, то, думаю, за нами и последуют – но, опять же, они могут разделиться. Молитесь, чтоб вам достался лысый!
Он схватил руку Конан Дойля и быстро, сильно пожал ее.
– Счастлив был вновь увидеться с вами, сэр. Пусть наша следующая встреча пройдет при более подходящих обстоятельствах!
– Нет, это я был счастлив, доктор Уортроп, – искренне ответил Конан Дойль. – Туи не поверит, когда я ей расскажу!
– Я бы не рассказывал слишком много, – предостерег доктор с искоркой в темных глазах. – Она решит, что вы выпили.
– Ощущения примерно схожие, – признал писатель. – Не знаю, склонны ли вы к мистицизму, но…
– Изредка, – сказал монстролог, торопя Конан Дойля к выходу из лобби. – Практически никогда. Хотя нет – было раз. Мне исполнилось не то три года, не то четыре, и мать застала меня глубоко погруженным в разговор с Богом, – он пожал плечами. – Я этого не помню. Бог, может, и помнит.
Пятью минутами спустя мы уже были в кэбе на пути к Гайд-парку.
– Почему Гайд-парк? – поинтересовался фон Хельрунг.
Доктор пожал плечами.
– А почему нет? Искренне надеюсь, что они не пошли за Дойлем, – продолжил Уортроп. – Не понимаю до конца, зачем вы завербовали его в ваш спасательный отряд, но будет ужасно, если за свое человеколюбие он заплатит высшую цену. И, конечно, для литературы это будет большая потеря. Обычно я мало важности придаю художественному чтиву, но в его рассказах есть нечто очаровательное. Своего рода прекрасная наивность, свойственная и самой Британской империи: слепая вера в то, что разум восторжествует над невежеством, а человеческий интеллект – над злом.
Фон Хельрунг недоверчиво взглянул на моего наставника. Быть может, ему подумалось, что он и вполовину не так хорошо знает Пеллинора Уортропа, как полагал.
– Мы только что обнаружили нашего дражайшего коллегу зарезанным в номере отеля, а вы испытываете желание поговорить о литературе?
Уортроп кивнул. Он или вообще не понял, что фон Хельрунг имеет в виду, или не придал этому никакого значения. Я ставил на второе.
– Это, право, очень жаль. Несмотря на все его недостатки, Торранс мне довольно-таки нравился. Если бы я вынужден был делать выбор, я бы тоже выбрал его, потому не вините себя, мейстер Абрам. Если вам нужно кого-то винить – вините бутылку из-под виски на столе в гостиной. Он был пьян вдрызг, когда явились его убийцы. Другого объяснения тому, как им удалось так легко с ним справиться, просто нет, – он поглядел на меня. – Есть только три истинные причины смерти, Уилл Генри. Первая – несчастные случаи: недуги, голод, войны или вроде того, что случилось с твоими родителями. Вторая – старость. А третья – мы сами: медленные самоубийства. Покажи мне того, кто не в силах управлять своими желаниями, и я покажу тебе живущего под смертным приговором.
Фон Хельрунг яростно затряс головой.
– Но это вас нужно винить, Пеллинор – не за Торранса, упокой бог его душу, а за Конан Дойля. Если он погибнет из-за того, чему сегодня стал свидетелем, это будет плата за вашу импульсивность. Зачем вы позвали его в наш номер? На вокзале он уже собирался нас покинуть, а вы…
– Да, собирался, – огрызнулся Уортроп. – И не исключено, что я спас ему жизнь – может быть, на время, но я хотя бы выиграл ему час или два в обществе Туи и его новорожденного ребенка. У вас нет ни малейшего представления о людях, которых вы видели на перроне, фон Хельрунг. Они безжалостны и убивают без сожалений и угрызений совести. Я должен был действовать быстро, и я уверен, что извлек все возможное из нашего весьма скромного положения.
– А что насчет дикого и возмутительного фарса в отеле? Какие у вас здесь оправдания? Вы знали, что это те, кого мы видели на вокзале, и тем не менее прикинулись, что вывели все это методом дедукции, вплоть до цвета волос убийцы! Зачем, Пеллинор? Шутя над Дойлем, вы шутили над мертвецами!
Лицо доктора потемнело. Он перегнулся вперед и ткнул фон Хельрунга пальцем в грудь.
– Не говорите при мне о шутовстве, фон Хельрунг. Вы хоть представляете себе, что это такое – быть в своем уме и видеть, как ваш собственный трезвый разум служит вам кандалами? Подумайте об этом, прежде чем осуждать меня за невинный каприз!
После этой перепалки они погрузились в молчание до той поры, пока мы не прибыли на место. Тогда доктор резко постучал в крышу кэба и велел вознице везти нас теперь на площадь Пикадилли. Щелкнул бич, и мы вновь тронулись в путь.
