Я бросился на диван и закрыл глаза. Сильно надавил пальцами на веки, пока алые розы не расцвели под ними в темноте.
– Счет теперь закрыт, – сказал мистер Фолк.
– Наверное, – согласился я. – По крайней мере, с точки зрения Компетелло. Но истинное отмщение требует, чтобы в этой коробке лежала моя голова, мистер Фолк.
– Все-таки лучше ей оставаться у вас на плечах, мистер Генри.
Я открыл глаза.
– На Элизабет-стрит, между Гестер и Грандом, есть ресторанчик. Не помню его названия…
Он закивал.
– Кажется, я знаю это место.
– Хорошо. Начните оттуда. Если в нем не окажется самого падроне, наверняка кто-нибудь подскажет, где его найти. – Я вынул из кармана визитку доктора – они у меня всегда с собой – и передал ему. – Скажите ему, что доктор просит его о встрече.
– Когда? – спросил мистер Фолк.
– В девять.
– Здесь?
Я покачал головой.
– Сюда он не придет. Место должно быть людное. – Я продиктовал ему адрес.
– А доктор?
– Выпил столько снотворного, что это свалит и лошадь.
– Нельзя оставлять его одного, – сказал он. – У меня есть знакомый, парень что надо.
– Хорошо. Но лучше, чтобы их было двое. Один здесь, за дверью, другой внизу, в холле.
Он кивнул, и его взгляд снова вернулся к коробке.
– Что это у него во рту?
– Причина всего этого. Даже не знаю, что сейчас мучает Уортропа больше – кончина друга, смерть этой твари или гибель чего-то не столь материального.
– Прошу прощения, мистер Генри?
– Разве бедняга Йорик был причиной бед, обрушившихся на датчан?
– Не понял, мистер Генри. Кто такой Йорик? И при чем тут еще датчане?
Я махнул рукой.
– Старая история.
Он ушел выполнять поручение, а я, потратив пару минут на уборку, отправился по своим делам. Коробка осталась на столе; ярко-синий взгляд фон Хельрунга провожал меня до порога. День выдался холодным, хотя небо было ясным. Я прибыл на Риверсайд-драйв, двигаясь, как во сне, или наоборот, едва проснувшись: мое сознание было безоблачно, как небо. Дворецкий доложил, что Лили с матерью отправились по магазинам, но я могу подождать их в гостиной, что я и делал, терпеливо, как Иов, потягивая джин с горькой настойкой, следя за солнечным лучом, который скользил по полу, слушая меланхолические «друм-друм» буксиров да грохот, когда мимо с ревом пролетали моторные лодки. Дворецкий распорядился подать мне сэндвичи с огурцом – отличная закуска, правда, мне в тот момент не повредило бы что-нибудь посущественнее. После третьей порции джина я заснул. Внезапно проснувшись, не сразу вспомнил, где я: сначала мне показалось, что я опять на Харрингтон-лейн, – обед прошел, посуда вымыта, стол убран, доктор читает у себя в кабинете, впереди лучшая часть вечера, когда он дает мне отдохнуть от себя, и я на время свободен от трудов, забот и вечной тяжести, давящей мне на плечи. Тут где-то в глубине дома раздался веселый женский смех, звонкий, как струя в фонтане, дверь распахнулась, и в гостиную впорхнула Лили – в серо-коричневом платье, босая. Я никогда прежде не видел ее ног и теперь старательно отводил глаза.
– О, ты здесь! – сказала она. – Зачем? И, пожалуйста, не начинай разговор с того, что тебе нечем было заняться, и ты решил заглянуть, и прочих оскорблений в таком роде, которые ты принимаешь за остроумие.
– Мне нужно было увидеть тебя.
– Вот это замечательный ответ, мистер Генри. – У нее было хорошее настроение. Она сняла шляпу, длинные кудри рассыпались по плечам. Наблюдая этот маневр, я почувствовал, что у меня снова пересохло во рту, и подумал, не попросить ли дворецкого принести еще выпить.
– Правда, это не совсем удобно, тебе не кажется? – продолжала она. – Мы ведь уже сказали друг другу «прощай».
– Я – нет, – отвечал я. – Я не говорил тебе «прощай».
– Наверное, у тебя есть новости. Точно есть, я по твоему лицу вижу. Выражение вашего лица, мистер Генри, куда прозрачнее, чем вам кажется.
– Для тебя, быть может.
– Честность и лесть? Нет, вряд ли ты пришел с новостями; скорее, тебе от меня что-то нужно.
Я покачал головой и пососал льдинку из стакана.
– Ничего мне не нужно.
Она подалась вперед и уперлась локтями в колени. Глаза у нее были и впрямь точь-в-точь как у дяди. И они лишали меня присутствия духа.
– Так что у тебя за новости?
– Т. Церрехоненсиса больше нет.
Она охнула.
– А как же доктор Уортроп?
– Пеллинора Уортропа этим не проймешь. Он неубиваем, неистребим, как воздух.
– Значит, ты спас его, но не уберег трофей.
Я кивнул и потер руки, словно они замерзли. Но руки были теплые.
– Я спас его…
– Ты спас его, но…
Я кивнул.
– Я убил двоих человек, и третьего – почти.
– Почти убил или почти человека?
Мне вдруг стало смешно.
– Можно и так сказать.
Она задумалась.
– Ребенка?
Я в третий раз кивнул и потер руки.
– Почему ты хотел убить ребенка, Уилл?
Я не мог смотреть ей в глаза. Моя рука рассеянно поднялась и так же рассеянно опустилась, точно отогнав муху.
– Там было… это так трудно… все происходило очень быстро, и, если ты никогда не переживала таких моментов, когда у тебя всего секунда, чтобы принять решение, точнее, когда нет ни секунды, потому что все решено заранее, иначе не успеть…
Я не смотрел на нее, но знал, что она смотрит на меня, внимательно изучает мое лицо, читая по нему то, чего я не мог выразить словами.
– Ты знал, что убьешь тех двоих, – подсказала она.
Я с облегчением повторил за ней:
– Да. Знал.
– Но не ребенка.
– Мальчика, – пояснил я. – Это был мальчик. Одиннадцати-двенадцати лет, не старше. Правда, маловат для своего возраста, в потрепанной такой шапчонке, и худенький, как будто еды не видел неделю…
Вдруг она громко крикнула, заставив меня буквально подпрыгнуть в кресле:
– Мама! Входи, мама; я же знаю, что ты здесь.
И не ошиблась: в дверях показалась миссис Бейтс и, горько улыбнувшись, сказала:
– Мне показалось, я слышала голос Уилла Генри. Здравствуй, Уилл. Может, поужинаешь?
Лили улыбнулась мне и сказала:
– Может, пойдем ко мне? Уединение – крайне дорогой товар в этом городе. – И она с улыбкой повернулась к матери.
