– Я спросил тебя, решил ли ты, что не голоден, и ты сказал: «Нет, сэр». По крайней мере, это то, что я запомнил.
– Да, сэр. То есть. Нет, сэр. Я хочу сказать… Я хочу спросить… Вы не находили мою шапку, сэр?
Он уставился на меня непонимающим взглядом, как будто я спросил его что-то на неизвестном языке.
– Шапку?
– Да, сэр, шапку. Я думаю, я потерял ее на кладбище.
– Не знал, что у тебя была шапка.
– Была, сэр. Я был в ней на кладбище той ночью, и она, должно быть, свалилась у меня с головы, когда они… когда мы покидали кладбище, сэр. Вот я и хотел спросить, не находили ли вы ее, когда возвращались туда, чтобы… чтобы все прибрать.
– Я не видел ничего, кроме шляпы старины Эразмуса, которую ты сжег. А откуда у тебя шапка, Уилл Генри?
– Она уже была, когда я переехал, сэр. Она была моя.
– Куда переехал?
– Сюда, сэр. Когда я переехал к вам жить. Эта шапка – подарок отца.
– Понятно. Это была его шапка?
– Нет, сэр, моя.
– А… Я-то подумал, она хранит для тебя сентиментальные воспоминания, поэтому представляет такую ценность.
– Так и есть, сэр.
– Почему? Что особенного может быть в шапке, Уилл Генри?
– Ее дал мне отец, – повторил я.
– Твой отец. Уилл Генри, могу я дать тебе совет?
– Да, сэр. Разумеется, сэр.
– Не вкладывай столько души в материальные ценности.
– Хорошо, сэр.
– Разумеется, совет не нов. И все же более ценен, чем твоя шапка, Уилл Генри. Я ответил на твой вопрос?
– Да, сэр. Полагаю, я потерял ее навсегда.
– Ничего нельзя потерять. Кроме, пожалуй, свидетельств того, что мой отец заказывал привезти ему Антропофагов. Почему ты все еще здесь?
– Сэр?
– Или иди на рынок, или давай помогай мне, Уилл Генри. Пошевеливайся! Не понимаю, как ты втянул меня в этот философский диспут! Я отвлекся.
– Я просто хотел спросить, не находили ли вы мою шапку, сэр.
– Нет, не находил.
– Это все, что я хотел узнать, сэр.
– Если тебе нужно мое разрешение, чтобы купить новую шапку, можешь зайти к скорняку.
– Мне не нужна новая шапка, сэр. Мне нужна была та.
Он вздохнул. Я поспешил удалиться прежде, чем он что-нибудь ответит. Для меня все было просто. Или он нашел шапку на кладбище, или нет. Сказал бы просто: «Нет, Уилл Генри, я не видел твоей шапочки». Мне этого было бы достаточно. Я не чувствовал себя ответственным за то, что разговор у нас вышел таким запутанным. Бывало, несмотря на то что он родился в Америке и получил образование в Лондоне, Доктора ставил в тупик самый обычный разговор.
Я пошел в город без шапки, но счастливый. На короткое время – драгоценное время – я чувствовал себя свободным от всего, связанного с монстрами и монстрологией. Тем более что последние четыре дня были не из легких. Неужели всего четыре дня прошло с тех пор, как Эразмус Грей постучал в нашу дверь со своей жуткой ношей? Казалось, что вечность. Топая по булыжным улицам Нового Иерусалима, глубоко вдыхая чистый свежий весенний воздух, я подумал на краткий миг и уже не в первый раз с того момента, как я поселился у Доктора (а кто бы не подумал?), о побеге.
Доктор не устанавливал решетки на окна, он не запирал меня в комнате на ночь, как маленькую птичку в клетке. Когда ему не нужны были мои «незаменимые» услуги, он вообще меня едва замечал. Если бы я исчез во время одного из его приступов меланхолии, он вообще заметил бы мое отсутствие только через месяц. Как раб, гнущий спину на хлопковых плантациях Старого Юга, я мечтал сбежать и не задавал себе вопрос, куда я подамся и чем займусь. Это все казалось мелочами. Главное, я был бы свободен! А ценность свободы – в самой свободе.
Часто на протяжении многих лет я задавал себе вопрос, почему я не сбежал тогда? Что удерживало меня рядом с ним? Это были не кровные узы, не клятва, не буква закона. И все же каждый раз, как мысль о побеге посещала меня, она, пощекотав нервы, испарялась. Не то чтобы я не мог помыслить сбежать, я думал об этом довольно часто. Но остаться без него – вот что невозможно было себе представить. Страх ли удерживал меня рядом с ним – страх неизвестного, страх одиночества, страх встретить судьбу более страшную, чем служба у монстролога, – не знаю. Может, я просто выбирал синицу в руках вместо журавля в небе. Все это было, но это было не все.
Первые одиннадцать лет своей жизни я был свидетелем того, как был признателен ему горячо любимый мной отец, как восхищался им. Задолго до того, как я впервые встретил Пеллинора Уортропа, я рисовал его в своем воображении – гигант, гений, которому наша семья обязана всем. Мы словно жили в его тени. Доктор Уортроп – великий человек, занимающийся великим делом. Не преувеличением будет сказать, что отец не просто любил его, но в какой-то мере поклонялся ему, и именно эти любовь и поклонение заставили отца принести себя в жертву: он умер за Пеллинора Уортропа. Любовь отца стоила ему жизни. Возможно, именно она и удерживала меня от побега. Не любовь к Доктору, конечно, а любовь к отцу. Оставаясь с Доктором, я чтил память отца. Сбежать значило бы свести на нет все, во что отец верил, а верил он в то, что, служа «великому делу», ты становишься частью великого. Сбежать значило бы признать, что отец мой умер напрасно.
– Мать честна́я, ты посмотри только, кто к нам пожаловал! – воскликнул Фланаган, распахивая дверь лавки после того, как я позвонил в колокольчик. – Эй, хозяйка, выходи-ка, взгляни, кого к нам ветром занесло!
– Я занята, мистер Фланаган! – громко крикнула его жена из подсобки. – Кто там?
Владелец лавки, Фланаган, со щеками, похожими на два спелых яблока, схватил меня за плечи и устремил взгляд искрящихся зеленых глаз на мое поднятое вверх лицо. От него пахло корицей и ванилью.
– Малыш Уилл Генри! – крикнул он через плечо. – Пресвятая Дева Мария, да я не видел тебя больше месяца, – обратился он ко мне, и его пухлое розовощекое лицо озарилось улыбкой. – Как поживаешь, мой мальчик?
– Кто там? – крикнула миссис Фланаган из подсобки.
Фланаган подмигнул мне и, обернувшись, крикнул в ответ:
– Житель дома четыреста двадцать пять по Харрингтон-лейн!
– Харрингтон-лейн! – вскричала она в ответ и тут же появилась в дверном проеме с тяжеленным разделочным ножом в большой красной руке.
Миссис Фланаган была в два раза больше своего мужа и в три раза громогласнее. Когда она говорила, даже стекла в рамах позвякивали.
– О, мистер Фланаган! – пророкотала она при виде меня. – Это же всего лишь Уилл Генри.
– «Всего лишь»! Ну, ты и сказала! – Он улыбнулся мне. – Не слушай ее.
– Хорошо, сэр, – по инерции ответил я. И тут же подумал, что обладательницу ножа это может обидеть, так что я добавил: – Здравствуйте, миссис Фланаган. Как поживаете, мэм?
