– Я чувствую себя как нельзя лучше, – ответил доктор. – Мне не на что жаловаться.
– Это больше – или меньше, – чем я могу сказать о себе. Я промокла до костей! Как ты думаешь, могу я рассчитывать на чашку горячего сидра или чая, прежде чем ты меня вышвырнешь за дверь? Я проделала большой путь, чтобы тебя увидеть.
– До Нью-Йорка не так далеко, – ответил Уортроп. – Если только ты не пришла пешком.
– Это надо понимать как «нет»? – спросила она.
– С моей стороны сказать «нет» было бы глупо, верно? Никто не может сказать «нет» Мюриэл Барнс.
– Чанлер, – поправила она его.
– Конечно. Спасибо. Думаю, я помню, кто ты. Уилл Генри, проводи миссис Чанлер, – он словно сплюнул это имя, – в гостиную и поставь чайник. Извините, миссис Чанлер, но сидра у нас нет – не сезон.
Возвращаясь через несколько минут с подносом из кухни, я задержался у двери, потому что за ней слышался яростный спор. Доктор говорил надменно и жестко, наша гостья была спокойнее, но столь же напориста.
– Даже если я приму это за чистую монету, – говорил он, – даже если бы я поверил в эту чепуху… нет, даже если бы это имело место независимо от того, верю я или нет… есть добрый десяток людей, к которым ты могла бы обратиться за помощью.
– Может быть, – согласилась она. – Но есть только один Пеллинор Уортроп.
– Лесть? Ты меня изумляешь, Мюриэл.
– Такова степень моего отчаяния, Пеллинор. Поверь, если бы я думала, что кто-то другой сможет помочь, я бы не обратилась к тебе.
– Как всегда, дипломат.
– Как всегда, реалист – в отличие от тебя.
– Я ученый и, следовательно, абсолютный реалист.
– Я понимаю, тебе горько…
– Предположение, что мне горько, доказывает твое недопонимание. Это предполагает, что у меня сохранился некий остаток привязанности, что, уверяю тебя, не соответствует действительности.
– Можешь ли ты забыть о том, кто тебя просит, и подумать о том, кому нужна помощь? Ты его когда-то любил.
– Тебя не касается, кого я любил.
– Правильно. Меня касается, кого люблю я.
– Тогда почему бы тебе не найти его самой? Зачем ты проделала весь этот путь, чтобы утруждать меня?
Я так вытянулся вперед, стараясь получше расслышать разговор, что потерял равновесие и ткнулся в дверь как пьяный, чуть не уронив поднос – чай выплеснулся из носика чайника, а чашки запрыгали на блюдцах. Я увидел, что доктор стоит у камина. Мюриэл в напряженной позе сидела в кресле в нескольких шагах от него, сжимая в руке конверт.
Доктор что-то недовольно пробурчал на меня, потом подошел к ней и выхватил письмо. Я поставил поднос на стол рядом с ней.
– Ваш чай, миссис Чанлер, – сказал я.
– Спасибо, Уилл, – сказала она.
– Да, оставь нас, – сказал доктор, не отрываясь от письма.
– Можно ли предложить вам что-нибудь еще, мэм? – спросил я. – У нас есть свежие булочки…
– Не приноси булочки! – прорычал доктор из-за листа бумаги.
Он фыркнул и швырнул письмо на пол. Я схватил его и, забытый на минуту в пылу их tête-à-tête, прочел:
Дорогая миссус Джон,
простите мой английский, он нехорош. Вернулся этим утром в РП и сразу пошел отправить это. Ничего хорошего сказать нельзя, извините. Мистер Джон – его нет. Оно его звало и – дело сделано – унесло его. Я говорю Джеку Фиддлеру, и он и дальше его искать, но оно его забрало и даже старый Джек Фиддлер не может его теперь вернуть. Я говорил ему не ходить, но оно призывало его ночью и днем, и он ушел. Мистер Джон, он сейчас оседлал сильный ветер, и Мшистый рот не отпустит его. Мне жаль, миссус.
П. Ларуз
– Уилл Генри, – рявкнул доктор. – Что это ты делаешь? Отдай! – Он вырвал письмо из моей руки. – Кто такой Ларуз? – спросил он миссис Чанлер.
– Пьер Ларуз – проводник Джона.
– А этот Джек Фиддлер, которого он упоминает? – Она покачала головой.
– Никогда раньше не слышала этого имени.
– «Он сейчас оседлал сильный ветер, – прочитал доктор, – и Мшистый рот его не отпустит». Думаю, не отпустит! – Он невесело рассмеялся. – Полагаю, ты известила власти.
– Да, конечно. Поисковый отряд вернулся в Рэт Портидж два дня назад… – Она покачала головой, не в силах говорить.
– Тогда не вижу, чем я могу помочь, – сказал Уортроп. – Разве что выразить свое мнение, что это дело не касается монстрологии. Что бы ни унесло твоего мужа на «сильном ветре», это не был никакой «Мшистый рот», хотя я и нахожу этот образ странно интригующим. Я никогда не слышал такого прозвища применительно к Lepto lurconis. Должно быть, это изобретение добрейшего мсье Ларуза – и, думаю, не единственное. Не в первый раз смерть в дикой глуши относят на счет вендиго.
– Ты думаешь, он лжет?
– Я думаю, это ложь – а вот намеренная или нет, я не могу сказать. Lepto lurconis – это миф, Мюриэл, не более реальный, чем фея молочных зубов, и это самый странный момент во всей этой истории. Почему Джон искал нечто такое, чего не существует?
– Его… его вдохновили на это.
– А. – Монстролог закивал. – Это был фон Хельрунг, не так ли? Фон Хельрунг велел ему пойти…
– Предложил.
– И, будучи послушной собачонкой, Джон пошел.
Она напряглась.
* * *
– Я зря трачу время, да? – спросила она.
– Я спрашиваю по делу, Мюриэл. Как давно он пропал?
– Почти три месяца назад.
– Тогда да, ты зря тратишь здесь время. Я ничего не могу сделать – ни для тебя, ни для Джона. Твой муж мертв.
Хотя в ее глазах блестели слезы, она не расплакалась. И хотя всеми фибрами души она ощущала отчаяние, она стойко встретила его суровое утверждение. Может быть, мужчины и более сильный пол, но женщины сделаны из гораздо более крепкого материала!
– Я отказываюсь в это верить.
– Ты обманулась с верой.
– Нет, Пеллинор, не с верой. А с надеждой, что единственный человек, к которому, как я думала, я могу обратиться… к которому Джон мог бы обратиться…
Уортроп кивнул. Он отвел взгляд от ее прекрасного огорченного лица и заговорил в хорошо знакомой мне глухой лекторской манере:
– Однажды в Андах, в лагере на склоне горы Чимборазо, я лицом к лицу столкнулся с взрослым самцом астоми – существа с поразительной способностью кричать на таких децибелах, что рвались барабанные перепонки. Я видел, как после столкновения с ним у людей в буквальном смысле из ушей вытекали мозги. Он случайно забрел в наш лагерь глубокой ночью, и мы с ним были одинаково удивлены встрече. Нас разделяли какие-то полметра, и мы просто смотрели друг на друга. У меня был револьвер, у него – рот, и мы в любой момент могли ими воспользоваться. Так мы простояли несколько напряженных минут, пока я наконец не сказал: «Ну, дружище, я согласен не открывать огонь, если ты согласишься придержать свой язык!»
