У деда были друзья-поляки, люди милые и почти по-иностранному забавные. Они очень смешно приглашали в гости. Если «на обяд», это значило, что ждут всю семью и одеться надо соответствующе, а когда говорили: «проше по коляции», значило: дети остаются дома, а едут только взрослые. При этом дед с бабушкой ужинали дома и довольно поздно отправлялись. Маму с тетей удивляло, что родители, собираясь в гости, едят дома, но бабушка объяснила, что на Западе — а Польша, хотя тогда и была частью России, все же почти Запад — часто приглашают после ужина и ставят на стол только сладости, вино и чай. «Коляция», кстати, и значит по-польски «ужин», а «по коляции» — «после ужина», и зовут, чтобы посидеть поговорить и поиграть в карты.
Меня этот рассказ тоже удивлял, потому что, когда в наш дом приходили гости, стол накрывали совсем не так, как в обычный день. Это бывало довольно редко. Обычно на ужин мы пили чай. Но если дома оказывался любой посторонний, его старались накормить, на столе должна была быть еда. А вечерняя еда — ужин. Так как же приглашать в гости «после ужина»?
Одна из самых больших трудностей, когда вы опрашиваете людей о том, как они едят в течение дня, заключается в том, что это представляется любому человеку настолько обычным и не заслуживающим детального рассказа, что сообщает он об этом очень скупо:
— Ну, встаем, завтракаем и на работу.
— А как завтракаете?
— Как все.
При более настойчивых расспросах выясняется что «как все» может значить: а) только чашечка кофе; б) стакан чая и два бутерброда; в) овсяная каша с молоком, чай и хлеб с вареньем; г) яичница с грудинкой; д) кусок сала с хлебом и стаканчик водки… Начав перечислять все виды завтрака рода людского, мы быстро исчерпаем буквы русского и латинского алфавитов и перейдем на греческий. Боюсь, впрочем, что и китайских иероглифов не хватит.
Мы привыкли к тому, что дневная еда бывает трех видов — состоит из трех трапез. Греческое слово «трапеза», означающее «стол», вошло в церковнославянский язык, а у этнографов обозначает несколько видов пищи, которые потребляют в определенной последовательности. При этом среди всех прочих различий между народами есть и такие: сколько раз едят в день, в какое время дня, чем отличаются, когда едят больше, когда меньше, что едят после чего. Кто сидит за столом, а кто стоит — и так бывает.
Так вот, мы обычно едим три раза — завтрак, обед, ужин. Иногда еще бывает полдник, но это так, что-то не очень серьезное: стакан чаю с булочкой. Понятно, что жизнь вносит свои коррективы: если вы заняты на работе весь день, то едите еще что-то в течение дня, а потом, придя домой, обедаете — лучше всей семьей, а поскольку это уже довольно поздно, то иной раз не ужинаете или только пьете чай. В свободный день порядок меняется: во многих семьях предпочитают, чтобы собрались все домашние, пришли родственники.
Но — главное — порядок этот кажется нам общечеловеческим и вечным. Так, наверное, едят все, и так было всегда. Любые отклонения воспринимаются, как экзотика, а то и способствует усилению национальной гордости: «Да у них и не поешь по-человечески! То ли дело у нас!» Или наоборот: «Ну разве же можно столько есть, а они все едят и едят. То ли дело у нас!»
Вообще следует отметить, что ничто так не укрепляет национальный дух, как этнические различия, причем все, отмеченные у других отличия, пойдут им в минус, ибо за абсолютный и не подлежащий обсуждению плюс принято то, что привычно для нас самих.
Я это испытал на себе.
Дожить до обеда!
Мне довелось прожить пару недель в английском загородном доме, и смею вас заверить, это было трудное испытание. Прошу меня понять правильно: я написал не фразу типа «Трудная журналистская судьба забросила меня в Париж» из тех, что мы часто слышали с экрана телевизора. Слушая подобное и глядя на прекрасно одетых мужчин, взявших на свои плечи столь тяжкий труд — потратить лучшие годы жизни в омерзительном капиталистическом окружении, я испытывал те же чувства, что и другие зрители, имевшие возможность жить на Родине спокойно и счастливо, потому что самое трудное за нас приняли на себя эти скромные герои. Я даже представлял себе, как скромный герой перегрызет горло всякому, кто захотел бы облегчить его ношу, подставив свое плечо. Даже самое дорогое — своих детей — они также стремились принести на алтарь отечества и обречь на такой же суровый подвиг. Однако сочувствия я не ощущал.
Так вот, и сам я не ищу сочувствия. Более того, я считаю, что мне очень повезло оттого, что я имел возможность прожить в английском доме и — видит Бог — добился этого немалым трудом, не перегрызая при этом ничьего горла.
И однако же, я настаиваю на том, что это было трудным испытанием. Хотя бы потому, что первое, что вспоминается мне, — постоянное чувство голода.
Я не случайно подчеркнул, что английский дом был загородным. Из этого следует, что он был очень английским, очень не бедным и до любого населенного пункта было изрядно далеко, то есть на машине доехать всего ничего, но машины у меня не было.
Принимали меня как доброго английского гостя; предоставили комнату с отдельной ванной и полную свободу. Никто не лез в мои дела, и я был волен делать, что мне заблагорассудится, вставать, когда хочу: завтрак ждал меня на столе. Овсяные или кукурузные хлопья с великолепным молоком, чай, пара поджаренных ломтиков хлеба и варенье. Это было не очень похоже на то, чем я завтракаю дома, но, поскольку я и дома утром ем мало, меня это не смущало.
Потом я садился редактировать хозяйский перевод на русский, отрываясь, чтобы размяться — сгребал скошенную траву в необъятном парке. Примерно в половине первого мы все встречались на кухне. Наступало время ланча. По-нашему — обеденный перерыв, но это был не обед, а именно английский ланч. Иногда какое-нибудь горячее, но легкое блюдо, чаще только чай с бутербродами, очень вкусными. У нас в это время едят куда плотнее.
Поболтав после ланча, мы опять расходились по своим делам. Часа через полтора я начинал ощущать легкий голод. Еще через час просто очень хотелось есть. Но до пяти часов — о, знаменитый файв о’клок! — на стол ничего не подавали. Вообще-то мне с британской тактичностью объяснили (как бы невзначай), что к привилегиям гостя относится и то, что он, гость, может брать из холодильника все, что и когда ему хочется. Он может поставить себе чай, долить молока; может отрезать кусок окорока и поджарить его и тому подобное. Будь я там дня два, может быть, я так бы и сделал. Но, согласитесь, готовить себе дополнительный обед в чужом, хотя и дружественном, доме, да к тому же иностранном, в течение полумесяца было как-то неудобно. Возможно, это лишь свойственные нашим землякам на чужбине опасения и неуверенность, а истинный бритт вел бы себя так, как ему угодно, при этом не обижая и не затрудняя хозяев. Но автор этих строк — не истинный бритт, а был бы бриттом, никогда не испытал бы неудобства от британского распорядка дня.
Итак, к пяти часам прибегал кто-нибудь из детей, многочисленных в этом доме, и звал снова в кухню. Мы пили отличный английский чай с молоком и съедали, лениво отщипывая, по кусочку кекса.
