Теперь Муавийя, говоря как хозяин ситуации, проливает на греховное начало совершенно новый свет. В мистических учениях Бог часто появляется под видом врага или как минимум противника в состязании — мистики, имевшие доступ к иудейской Библии, любили давать комментарии к борьбе Иакова с ангелом. В подобном контексте греховность — это случайность в ходе поединка. Бог помогает душе, в том числе и сопротивляться. Здесь грех может стать почти функцией человеческого величия, реальным и очень опасным побочным эффектом того факта, что люди ближе к Богу, чем животные или даже ангелы. Муавийя выдвигает предположение, будто Бог и дьявол играют в одну и ту же игру, но на разных уровнях. Он говорит Иблису, чтобы тот поискал себе добычу полегче: Иблис — паук и должен плести свою паутину только для мух; он же, Муавийя, не муха, а белый сокол. Никто, кроме Владыки (то есть Бога), не обладает достаточным величием, чтобы охотиться на него. Истинный триумф человека состоит в том, чтобы стать жертвой такого охотника.
Глава V
Победа нового суннитского интернационализма (1118–1258 гг.)
В атмосфере повсеместно популярного суфизма вкупе с высоким развитием интеллектуальной деятельности в раннем Средневековье шло развитие нового суннитского культурного синтеза. Это была уже не просто череда компромиссов, свойственная периоду высокого халифата. Сама позиция суннитов уже не являлась, по сути, политическим компромиссом, как это было в начале правления Аббасидов; об определенной последовательности в ориентации населения, ставшего теперь преимущественно мусульманским, свидетельствует относительный упадок интеллектуальной деятельности шиитов. Всеобщей фундаментальной тенценцией стала терпимость в отношении языковых и территориальных различий и приветствие всего мусульманского независимо от его этнического происхождения (в границах допустимого, которые с большим или меньшим успехом пытались установить шариатские улемы). Эта атмосфера была созвучна с интернациональным политическим строем (и отражалась в нем), сформировавшимся примерно к 1100 г.; в основе его лежали институт эмиров и разнообразные автономные связи между различными группами по интересам в городах.
Конечно, и после этого имели место дальнейшие эксперименты с международными государственными образованиями, но если эти формы не удавалось согласовать с новым интернациональным суннитским течением, ориентированным на суфизм, попытки их развить оказывались тщетными. Локальные движения сектантского характера почти не возобновлялись. Более масштабная шиитская оппозиция не была подавлена, но после самого серьезного всплеска ее активности — восстания исмаилитов-низаритов — в XII в. какие бы то ни было активные кампании шиитов на время прекратились (кроме движения в Йемене). В основе большинства суннитских государств не лежала никакая политическая идея. Однако в целом, несмотря на соперничество эмиров, политическая жизнь сохраняла единую направленность и примерно одинаковый уровень сложности общества аграрного типа, обусловленный симбиозом деревни и города — отчасти это могло объясняться постоянным стремлением мусульманского общества к единому социальному строю.
Государства после распада империи Сельджуков
Сельджукская империя никогда не представляла собой абсолютизм с сильным единым центром. Она рано достигла критической точки, когда государственные ресурсы находились в такой зависимости от частных интересов эмиров, что при возникновении трудностей никакая центральная власть не могла собрать достаточно ресурсов, чтобы усилием своей воли реформировать всю систему эмиров. Мы уже наблюдали, как государственная власть распределялась между эмирами, которые почти ни от кого не зависели, самостоятельно определяя свое участие в междоусобицах, последовавших за смертью Низам-аль-Мулька. Последним из «великих сельджуков» был Санджар (1118–1157), который претендовал на некое подобие контроля над всеми дворами Сельджукидов в нескольких провинциях центрального исламского региона.
Двор Санджара находился в Хорасане, но большую часть своей жизни он пытался установить свое влияние и в других областях. Он посылал войска в походы против низаритов в Кухистане и разных местных правителей в бассейне Амударьи, которые должны были ему подчиняться, но при первых же признаках ослабления его власти выходили из повиновения. Ему приходилось подавлять попытки обрести независимость со стороны других эмиров Сельджукидов. Его основным противником был правитель Хорезма в низовьях Амударьи (как при предыдущих династиях, правителя этой страны называли по ее имени: «хорезмшах»). Родоначальником этой династии был слуга Сельджуков, назначенный их наместником, но его потомки претендовали на независимость. Самыми кровопролитными войнами Санджара были бои с каракитаями — кочевниками, чьи правители переняли культуру Китая и контролировали часть торгового пути между Амударьей и северо-западом Китая. Их сфера влияния, вероятно, была шире, чем у тюрков-карлуков Караханидов, оттуда же нанесших удар Саманидам. И хотя — или, пожалуй, потому что — они не отобрали бразды правления у побежденных, осуществляя лишь общий надзор за ними, их власть оказалась довольно прочной. К 1141 г. они, наконец, одолели Санджара рядом с его домом, в Самарканде, и воцарились в бассейне Амударьи.
Главным фактором, решившим судьбу Санджара, стало восстание его собственного племени огузов-тюрков, оставшихся кочевниками и постепенно переставших играть какую-либо роль в Сельджукском государстве и армии. Доведенные до отчаяния сборщиками налогов, которые состояли на службе в профессиональных наемных войсках Санджара, их активисты предложили своим соплеменникам перейти к открытому сопротивлению; затем они в обход местного эмира обратились напрямую к султану, как к владыке всех тюрков. Но Санджара убедили, что следует быть безжалостным и примерно наказать их — предполагая раз и навсегда покончить с любыми проявлениями непокорности кочевых скотоводов, которые приобрели особое положение в Хорасане благодаря успехам Сельджуков, но наверняка всегда вызывали раздражение у аграрной бюрократии. Вместо этого, объединив усилия, огузы разгромили армию Санджара (1153), взяли в плен его самого и много лет держали его под своим контролем, оставив ему пост своего предводителя, они ограждали его от «злых» советников — пока государство катилось под откос. Элемент тюркского кочевого скотоводства навсегда вошел в иранский общественный строй, и с этого момента следует постоянно помнить о его присутствии. Между тем опустошительные набеги огузов внесли свой вклад в общий упадок: они считали, что после разгрома армии Санджара имеют право грабить и жечь все, что захотят, и поэтому разорили и разрушили несколько городов.
Земли Ирана и Плодородного полумесяца в этот период (и во многие другие) можно разделить на две политические зоны — восточную и западную. В Восточном Иране и бассейне Сырдарьи и Амударьи после свержения Санджара основной мусульманской властью был хорезмшах, с которым первый активно враждовал. Хорезм — область, чье процветание было обусловлено природными условиями — хорошо орошаемая земля в дельте реки, относительно защищенная от нападений со стороны окружающей ее пустыни и при этом расположенная на важном торговом пути к северу, в регион Волги. По естественным причинам она обладала автономностью в своей национальной политической традиции и солидарности ее городского населения.
