Хан Угетей. Средневековый китайский рисунок
В XII в. ни Китай, ни тем более какое-либо мусульманское государство не было в состоянии выполнять эту функцию, и империи кочевников, подобные империи каракитаев, процветали. Однако они держались в узде благодаря тесным контактам с городским населением, которое стало играть очень важную роль во всем регионе. В первые годы XIII в. возникла новая формация монгольских племен далеко на севере, у границы лесостепи. Контакты ее предводителей с аграрной цивилизацией были, как правило, сдержанны и даже враждебны. К 1206 г. Чингисхан возглавил крупное объединение монгольских племен.
Монгольская конница преследует противника. Средневековая персидская миниатюра
В течение нескольких лет он господствовал в Северном Китае и на востоке Центральной Евразии. Когда в 1219 г. хорезмшах Мухаммад отказался ему подчиниться, он уже располагал огромной армией и контролировал многие центры городской культуры, откуда к нему поступали квалифицированные кадры. Захват бассейна Амударьи оказался вопросом нескольких месяцев, и очень скоро весь Иран признал его власть. К моменту его смерти в 1227 г. и другие регионы, в том числе приволжские степи и огромные территории на Руси, ощутили на себе его мощь. При его сыне Угетее (1227–1241) империя продолжала стремительную экспансию, захватив оставшуюся часть Северного Китая и пройдя по Восточной Европе до самой Германии (откуда монголы отступили сами по доброй воле).
У этой степной империи были три характерные особенности: беспрецедентный размах, позволяющий контролировать масштабные походы одновременно на разных концах степи; невиданная жестокость; эффективное и интенсивное использование технических ресурсов города. Эти три особенности были взаимосвязаны и все зависели от текущей обстановки в степном регионе в мировом историческом контексте.
Широкий размах набегов отчасти был обусловлен гением и приказами Чингисхана; но возможным он стал благодаря тому, каким образом за предыдущие тысячу лет на степных регионах сказывалось влияние городов (и даже власти в них) Китая, региона между Нилом и Амударьей и Европы, так что о далеких землях и путях сообщения между городами люди знали уже давно. Даже в таких отдаленных районах, как верховья Енисея и долины к югу от Байкала, в предшествующие правлению Чингисхана столетия повышалось количество поселений, которые можно было бы назвать городами. А альтернативные пути межрегиональной торговли, очевидно, становились широко известными. Монголы действовали не вслепую, они изучали каждый район перед тем, как идти туда. То, что все достижения города сошлись воедино в руках степных кочевников, имело принципиальное значение и для двух других особенностей.
Вездесущность элементов городской жизни обусловила жестокость монголов. Снова и снова уничтожались почти все жители города, независимо от пола и возраста, захватчики щадили и уводили в плен только искусных ремесленников; крестьян же использовали как живую стену, защищаясь ими от вражеских стрел и заполняя рвы. Уничтожив население, захватчики равняли с землей городские здания. Разумеется, не все города постигала такая участь, хотя рано или поздно число уничтоженных городов стало ужасающе огромным (кстати, уничтожались и города, которые, однажды подчинившись, поднимали восстание). Не связанные друг с другом рассказы очевидцев из китайских, мусульманских и христианских регионов, собранные воедино, подтверждают впечатление о том, что монголы любили разрушать ради самого разрушения, и их нимало не тревожила даже утрата потенциальных доходов при переходе к ним земли, неизбежная при таком терроре. Несмотря на жестокость к крестьянам, снижение общей численности населения не могло быть слишком большим, так как большинство городов были маленькими и многие работники в них набирались из деревни. Но подрыв традиций высокой культуры, судя по всему, в некоторых случаях по сравнению с обычными войнами был чрезвычайно велик.
В любом случае имел место беспрецедентный террор. Он являлся первичной целью монголов с их жестокостью, объяснявшейся их приверженностью тактике психологической войны и обеспечивавшей экономическое подчинение огромных территорий при одной только угрозе монгольского нашествия. Таким образом, жестокость являлась сознательным тактическим приемом. Но она была и проявлением агрессии — в случаях, когда, например, случайная смерть представителя элитного монгольского племени провоцировала жестокую месть. С увеличением влияния города великолепие городской жизни уже не приводило кочевников в благоговейный трепет; они награбили себе достаточно и продолжали пользоваться благами города, но при этом могли ненавидеть его. Наверняка скотоводы испытывали смешанные чувства по отношению к «городским хлыщам». Таким образом, жестокость была (как минимум отчасти) обратной стороной той любезности, с какой монголы нанимали китайских инженеров для создания военной техники, применяемой при осаде, заставляли уйгурских писцов (с центральной части торгового пути, шедшего с востока на запад) вести подробные летописи, избирали чиновников для управления завоеванными странами, привозя их из как можно более далеких в культурном отношении стран: мусульман и европейцев засылали в Китай, китайцев и тибетцев — в Иран.
После смерти Угетея следующим великим правителем был Менгу (1251–1257), который начал два масштабных похода, чтобы завершить создание мировой империи на самых важных направлениях. (Похоже, он отложил завоевание Западной Европы и Индии как менее срочные, ограничившись только угрозами.) Первый поход под руководством Хубилая имел целью подчинить Южный Китай. Китайцы сопротивлялись упорнее, чем другие, но к 1279 г. их сопротивление было подавлено, и уже из Китая были отправлены новые походы — в частности, на Яву и в Бирму. Единственной страной, оказавшей успешное сопротивление, стала Япония. Другой поход, возглавленный Хулагу, ставил своей целью подчинение оставшихся земель к югу и западу от Амударьи. Эта задача оказалась гораздо проще. Иранские эмиры поспешили засвидетельствовать захватчикам свое почтение.
Суннитские послы в Монголии настаивали на разрушении единственного шиитского государства — Аламута, то есть рассыпанных от Сирийских гор до равнин Кухистана многочисленных крепостей исмаилитов-низаритов. Исмаилиты уже не представляли собой политическую угрозу; все, на что они были способны, — это защищать свою драгоценную свободу. Но они, несомненно, могли послужить примером для независимых духом крестьян и даже в конце XIII в. укрывали у себя ученых, занимавшихся теософией и естественными науками, причем необязательно исмаилитов по убеждениям — этот факт, возможно, повлиял на некоторых непримиримо настроенных улемов. (Одним из таких ученых был философ-двунадесятник Насируддин Туси, начавший свою политическую карьеру с принесения в жертву своих защитников исмаилитов, продолжил ее, спровоцировав разрушение суннитского Багдада, и увенчал постом советника монголов, защищая интересы общин имамских шиитов Ирака.) Хулагу подчинил себе эмиров, и в течение нескольких следующих лет — и со значительными трудностями — его огромная армия окружила и захватила большинство крошечных исмаилитских крепостей, затерянных вдалеке от городов.
