Хан Хубилай. Средневековый китайский рисунок
Аламут — больше из-за ошибок в командовании, чем вынужденно — сдался в 1256 г. на определенных условиях; но эти условия были нарушены, а исмаилиты — уничтожены.
Затем, в 1258 г., монголы устремились к Багдаду, где халиф (единственный из эмиров между Дели и Каиром) все еще пытался сохранить независимость и достоинство. В результате единственного боя его войска были сметены, и укрепленный город пал гораздо быстрее, чем какая-нибудь изолированная крошечная крепость исмаилитов. Багдад основательно разграбили. Отныне и впредь в Багдаде не существовало халифа, который мог хотя бы подтверждать право эмира на власть. Но на тот момент это было неактуально; те из них, кого не успели сместить, с гордостью носили титулы, полученные от неверных монголов — правителей мира.
Хулагу должен был утвердить монгольское господство на западных территориях до Средиземного моря. Династия Сельджуков в анатолийском Руме капитулировала (и навсегда была ослаблена), но сама Византия никогда не подвергалась серьезной опасности. В Сирии монголы столкнулись с хорошо организованными войсками мамлюков, воинами-рабами египетской династии Айюбидов, которые теперь правили от собственного имени.
Взятие монголами Багдада. Средневековая персидская миниатюра
Мамлюк Бейбарса в 1260 г. разгромил войска монголов, и все их последующие набеги постигла та же участь. Вскоре монголы предприняли попытку подчинить себе Индию. Какое-то время им удавалось контролировать Пенджаб, но новый мусульманский Делийский султанат неизменно отражал их натиск и не давал продвинуться в другие районы Индии. Мусульман в бассейне Волги захватили еще в 1237–1238 гг., когда города булгар были уже разрушены.
После смерти Угетея в 1257 г. часть монгольских территорий существовали как независимые империи, но уже в следущем поколении большинство из них признали главенство Хубилая и его двора в Китае. В каждой из империй сами монголы превратились в привилегированное сословие, как некогда арабы; туда входили, кроме ядра из горстки монголов, большинство тюркских степных кочевников, которые к ним присоединились как почти настолько же элитарное сословие. Монголы принесли с собой Ясу — кодекс законов, аналогичный арабской сунне и основанный на древних обычаях кочевников, но приписываемый Чингисхану (который, несомненно, привнес важные дополнения и новый дух). Монголы руководствовались Ясой в отношениях между собой. Они отличались терпимостью ко всем вероисповеданиям и даже покровительствовали многим из них, но в целом считали себя выше представителей любых конфессий, хотя многие из них возили с собой буддистских монахов, и буддизм был в особом почете. Два или три столетия, а иногда гораздо дольше, на большинстве территорий, куда они приходили, монгольская традиция считалась безусловной нормой и основой любого политического влияния. Тем не менее монголы не основали ни новую религию, ни новую цивилизацию. К концу XIII или в первой половине XIV в. все монгольские империи к западу от Алтайских гор приняли суннитский ислам.
К концу раннего Средневековья высокая культура отражала организацию общества по системе айанов-эмиров со свойственной ей фрагментацией политической жизни и, как следствие, недостатком сильных центральных дворов, при которых можно было бы выстраивать прочные монументальные традиции, но с многочисленными мелкими дворами, которые покровительствовали модным поветриям времени. Эта обстановка наложила отпечаток на всю культурную жизнь. Именно этим, в частности, объясняется тот факт, что новый синтез культуры и общества Средних веков породил самое изысканное явление: поэзию нового доминирующего в литературе языка — фарси. А сама персидская традиция и тогда, и потом отражала атмосферу недолговечных дворов-конкурентов, при которых она развивалась.
Глава VI
Расцвет персидской литературной традиции и его исторический контекст (ок 1111–1274 гг.)
Подъем персидского языка имел последствия не только для литературы: он служил средством выражения новой общей культурной ориентации исламского мира. Отныне и впредь, несмотря на то что арабский оставался основным языком религиозных дисциплин, естественных наук и философии, фарси все больше распространялся в исламском мире как язык культуры высшего света. Он все активнее применялся в сфере гуманитарных наук. С его помощью формировалась основная модель поднятия статуса других языков до уровня литературного. Постепенно возник третий «классический» язык — тюркский. Написанная на нем литература опиралась на персидскую традицию; он был почти так же распространен географически, как фарси, но во многих местах им пользовались в довольно ограниченных кругах, и он так и не достиг уровня новоперсидского как средства культурного выражения. Большинство местных языков, позже ставших средствами выражения высокой культуры у мусульман, также частично или полностью обязаны фарси как первоисточнику литературного вдохновения. Мы можем назвать все эти культурные традиции, выраженные на фарси или на языках, испытавших его влияние, обобщающим термином «персидские».
В то же время существовали огромные территории, где персидского почти не знали: а именно арабоязычные земли к западу от Ирака и новообращенные мусульманские территории к югу и западу от них. Для наших целей мы можем выделить «арабоязычную зону» и «персоязычную зону» к северу и востоку от нее. Но эта «арабоязычная зона» выделяется не столько общей с другими традицией, сколько общим для всех незнанием персидской традиции. Это неведение помогло только отделить часть исламского мира от ее основной части, на которой развивались самые богатые творческим началом тенденции
[263]. (Допустимо даже разделить историю центральных областей исламской цивилизации на более раннюю фазу халифата и позднюю — персидскую, с вариациями на периферии — в Магрибе, Судане, Южных морях, в Индии, на Севере; одни из них прошли персидскую фазу в полной мере, другие — частично. Но, проводя подобное разграничение, мы рискуем чрезмерно упростить картину.)
