Вино и другие алкогольные напитки, традиционно используемые на землях между Нилом и Амударьей, постепенно вытесняли новые средства, влияющие на настроение человека и его сознание. Опять же, данная тема почти не исследована, поэтому я могу лишь обозначить несколько тенденций. Гашиш (один из продуктов обработки конопли), известный с глубокой древности антидепрессант, начал становиться популярным в некоторых городских кругах еще в раннем Средневековье. (Склонные к данному риску категории населения также начали употреблять опиум и другие наркотики.) В XV веке с побережья Индийского океана в регион между Нилом и Амударьей попал новый стимулятор — кофе. В XVI веке из Америки привезли табак. Бетель, распространенный у восточных мусульман, не снискал популярности между Нилом и Амударьей. Но и без него существовало достаточно разновидностей средств изменения сознания на любой вкус и кошелек.
Вино, воздействие которого на сознание заключалось в том, что человек меньше отдавал себе отчет в своих поступках, сближало людей сильнее других наркотических средств; его употребление ассоциировалось с поющими наложницами, азартными играми и, наконец, с пьяными безумствами. Со временем, разумеется, это сказывалось на здоровье, и многие царственные особы во цвете лет умирали из-за пьянства; однако никакие печальные примеры не могли заставить людей отказаться от возлияний. В обществе использовали и другие средства изменения сознания, но в рамках иных тенденций. Гашиш помогал человеку забыть о своих тревогах, притупляя чувствительность и унося его в мир фантазий; для этого не требовалось женщин, и непосредственный процесс употребления не сопровождался шумными сценами, но в долгосрочной перспективе привыкание к наркотику приводило к истощению организма. Кофе и табак действовали мягче, и их употребление не имело столь разрушительных последствий; и тот и другой лучше подходили для мирных мужских посиделок, чем вино, вызывая легкую возбужденность ума, но не лишая рассудка. В некоторых городских кругах в позднем Средневековье благодаря кофе и табаку жизнь стала менее беспокойной, а уровень респектабельности повысился. В то время как крестьянство продолжало употреблять довольно крепкие спиртные напитки, которые делали из фиников и других растений, потребление более дорогого вина в высших слоях сократилось, а вместе с этим начали исчезать и некогда знаменитые виноградники Восточного Средиземноморья.
Возможно ли соотнести такие малозначительные и даже мещанские вещи, как театр теней и кофейни с повсеместным спадом экономики, когда потенциальные лидеры оказывались не у дел, а культурное общество замкнулось в себе?
[351] В любом случае, вероятно, разнообразие кулинарии, развлечений и средств изменения сознания, равно как этническое многообразие и определенная постоянная ротация населения, способствовало тому, что люди все больше предпочитали домашний уют и общение с добрыми соседями грандиозным публичным действам независимо от их характера — монаршего, религиозного или простонародного.
Улемы восприняли новые наркотики с недоверием; они относили их к одному разряду с алкоголем и запрещали. Все они считались, в лучшем случае, фривольными излишествами и (что серьезнее) мешали трезвости рассудка, которого требовала строгая в нравственном отношении вера. С кофе и табаком улемы, наконец, смирились. Наркотики, напротив, отвергались категорически. И все же некоторые суфии приветствовали новые способы раскрепощения фантазии. Считается, что все прелести кофе (очень крепкого) обнаружил и донес до всего мира один суфийский тарикат из Йемена.
Религиозное развитие самого ислама модифицировалось, как минимум, в плане пропорций его распространения за пределами древней ирано-семитской территории. Суфизм, к которому на новых землях обращались как к способу сократить пропасть между местными обычаями и интернациональным исламом, преуспевал в популяризации новой религии в народе и в оправдании локальных традиций с ее позиций. Суфийские течения различных регионов отличались друг от друга: на Малазийском архипелаге они включали в себя ислам целиком, а в западной части суданских земель он сводился к ограниченным и, вероятно, наследуемым функциям; в более старых обществах он усваивал элементы древних религиозных традиций. Затем, по всем территориям постоянно странствовали дервиши — независимо от того, из какого региона они родом, — и регулярно формировали ответвления старых тарикатов, которые представляли новые течения и направления.
Но, какова бы ни была роль суфиев, необходимость охраны норм шариата диктовалась постоянной борьбой с местными обычаями, особенно в тех случаях, когда эти обычаи отличались от ирано-семитских. Сознательным мусульманам было достаточно напомнить о том, как сильно целостность уммы зависела от одного только шариата. Всеобщей стала, естественно, суннитская форма шариатского режима, а не шиитская. Экспансия исламского мира осуществлялась под покровительством суннитского синтеза раннего Средневековья (смягченного элементами почитания Али), и когда суфизм на старых землях стал возрождаться, его хилиастический упор на общепринятые мусульманские институты был уже неактуален для относительно изолированных обществ, боровшихся за господство в южных морях или даже в степях Центральной Евразии. Следовательно, суфизм обрел доминирующее положение во всем исламском мире за явным численным преимуществом; и даже позже, когда в некоторых ключевых регионах старого ислама возобладал шиизм, он сохранял за собой, как минимум, миноритарный статус, поскольку образованные мусульмане не могли не осознавать его положение религии меньшинства, если брать умму в целом. (Вероятно, эта ситуация объясняет резкое различие между высокой культурой центра и культурой периферии.)
Наконец, наряду с приверженностью шариату, несомненно, укреплялся мусульманский общинный дух: этот великий соблазн пророческого монотеизма — внушить правоверным, что преданность общине Пророка превыше всех остальных моральных требований, даже выше нравственных ценностей неверных. Сила общины была первым требованием там, где община являлась меньшинством, с боем пробивающим себе дорогу наверх. Чувства, связанные с общностью мусульман и с шариатом, естественным образом стали главными способами выражения общественного сознания.
Господство мусульман и западный Ренессанс
К 1500 году, если мусульмане сотрудничали друг с другом, они были способны контролировать политические судьбы большинства центральных областей Старого Света и многих периферийных регионов. В XVI веке, в целом, экспансия ислама продолжалась, и несмотря на то, что кое-где мусульманское господство пошатнулось, исламский мир по-прежнему составлял самый мощный блок в мире. Своими действиями мусульмане сами стали причиной положения, в котором оказались: с этого момента историю ислама трудно отделить от истории мира в целом — еще труднее, чем до него.
