В XVI веке между мусульманами и представителями Запада проходил активный обмен географическими сведениями. Флотские капитаны, как мы уже упоминали, искренне преданные своему делу, проявляли особый интерес к морским исследованиям португальцев и испанцев. При этом они делились и своими знаниями. Энциклопедист Кятиб Челеби (также известный как Хаджи Халифе, 1609–1657 годы) живо воспринял эти новые идеи. Он старался привести в одну систему весь спектр арабских, персидских и османских открытий. В то же время он хотел показать самые интересные новейшие исследования христиан, главным образом в географии и астрономии. Конечно, Челеби больше был приверженцем придворных литературных кругов, чем шариатских медресе. Однако даже здесь его возможности были ограниченными. Постепенно в XVII веке желающим стали доступны сведения о развивавшихся на Западе естественных науках: картографии, астрономии и медицине. В то же время по устоявшейся традиции (хотя на местном уровне не настолько изобретательной) науки, далекие от экспериментальных опытов и демонстраций, очень быстро затухли.
Супруга османского султана. Западноевропейская гравюра XVIII в.
Оплотом школы шариатской мысли, которая имела тесные связи с двором, были медресе, особенно те, что находились в столице под покровительством администрации. Другой крепостью шариата стали ханака великих международных орденов тарикатов. Как и в Индии, в это время старые местные ордены поддерживались, а порой и замещались великими орденами, такими, как Кадирийя или Накшбандийя. Некоторым тарикатам удалось сохранить свою независимость. Орден Маламатийя, существовавший с середины XV века, устроил переполох, поставив под вопрос многие компромиссные решения. Традиционное положение Маламатийя заключалось в игнорировании религиозных требований, обычно они просто не обращали внимания ни на достойное благочестие, ни на очевидные бесчестия. Но в дополнение к своей традиции они публично признали радикальную позицию Вуджудийи (суфии обычно принимали эту позицию, но скрывали ее от непосвященных). Таким образом, они открыто нападали на всю религиозную структуру того времени. В связи с яростной дисциплинарной политикой XVII века последователи этого тариката под угрозой изгнания были вынуждены оставить свои попытки. Мы уже упоминали о веротерпимости Бекташийи, популярной среди сельских жителей и янычар, и поэтических молитвах Мевлевийи, распространенных среди городских привилегированных классов. Некоторые ханака (на тюркском назывались текке) дополняли медресе в качестве образовательных учреждений. На их основе создавались поэтические школы и преподавался персидский язык (в то время как медресе уделяли особое внимание арабскому языку). Но все же ордены не обладали абсолютной независимостью, их главы утверждались шейх-аль-исламом
[386].
Однако существовали великие международные ордены, задававшие официальный тон всей религии. Эти ордены объединяли суфизм и шариат на общей основе как главных защитников принципов шариата в обществе (конечно, в рамках суфийского контекста). Шариатское мышление, как и в Индии, было неразрывно связано с мусульманским коммунализмом. Когда-то автономное шариатское мышление вело активную деятельность против суфизма (особенно в позднем Средневековье среди Ханбали в Плодородном полумесяце), теперь же оно находилось в состоянии спячки. Большинство шариатских улемов были в некотором роде суфиями и защищали свои принципы с помощью понятий, совместимых с суфизмом. Хотя их позиции так и остались коммуналистскими и консервативными.
Возможно, в Османской империи шариатская культура оказалась самой богатой. В рамках Османской империи, в отличие от Индийской или Сефевидской, были представлены и персидская, и арабская культурные зоны. Без сомнений, преимущество было за персидской, так как она глубоко закрепилась в тюркском правящем классе. Но все же, как и в любом обществе, где вся культура сосредоточена в столице, обе эти традиции смешивались. Например, сирийский поэт и комментатор мистических работ Абд аль-Гани ан-Набульси (ум. в 1731 г.) был учеником теологической традиции Магриба и в то же время персидско-анатолийской традиции. Ярким представителем последней является искусный интерпретатор и теолог Мехмед Биргеви, который опровергал учение Абуссууда. Все эти работы создавались на арабском языке. Хотя в целом арабские страны играли второстепенную роль в османской культуре. Даже несмотря на то что в районе Плодородного полумесяца процветала интеллектуальная жизнь, зачастую его контакты не ограничивались только медресе.
После правления Сулеймана традиция центральных медресе заметно сократилась. Учебники теперь опирались на учение фальсафы реже, чем это было в работах таких теологов, как Тафтазани. В книгах подчеркивалась гармония с более строгой традицией, которая особо развилась в арабских землях. Ярче обозначился контраст между шариатским коммунализмом медресе и широкими взглядами дворцовых школ. Несмотря на то что даже абсолютизм носил шариатский оттенок, ограниченные взгляды представителей шариата не могли помешать свободным исследованиям. Тем не менее медресе, выражавшие определенную нетерпимость к экспериментам, характеризовали османскую культуру того периода. Так, улемы запретили использовать печатные исламские книги, которые были созданы по аналогии с христианскими изданиями. Заметим, что печатное дело возникло в османской столице практически сразу после появления на Западе. Более того, улемы бойкотировали использование любой западной побочной продукции времен Ренессанса, что значительно уменьшило потенциальные возможности османов. Само по себе книгопечатание не привело бы к серьезным преобразованиям (более серьезным, чем в Китае), однако оно помогло бы в культурной борьбе против ограничений шариата.
Как все эти ограничения исполнялись на практике, пока еще до конца не ясно. Время от времени предписания менялись. Но остается очевидным, что в Османской империи эти ограничения оказались более эффективными, чем в Иране или Индии. Кто-то может видеть в них негативный морализм. А кто-то решит, что это результат рассудительности определенных классов: именно та умеренность, которая позволила шейх-аль-исламу бороться с безнаказанностью во времена кровавых расправ Селима Грозного. Говорят, что когда все мусульмане играли в шахматы резными фигурками, большинство османов использовали для этого простые необработанные камушки. Хотя искусные портретисты ценились во всех империях. Так, иранские и индийские живописцы заработали состояния на портретах османских придворных и падишахов. И все же в то время, когда Джахангир отправляет сефевидскому двору лучших художников в качестве дружеского жеста, османы не могли себе позволить совершить нечто подобное. Увлечение портретиз-мом было маленьким снисхождением к слабостям правящих классов. И хотя в определенный период практически каждый придворный имел свой портрет, он был вынужден держать в тайне тот факт, что нанимал для этого художника.
