Но Первая мировая война изменила положение Европы и дала модернизированным мусульманам более серьезные основания для надежды повторить победу Японии. Длительный кризис европейских держав вылился в войну между собой, в которую (как мы отмечали ранее) оказались в разной степени вовлечены их заморские зависимые территории. В результате военного поражения Германия покинула Европейский концерт, в России произошла революция, и после окончания войны Великобритания и Франция перестроили европейскую гегемонию в своих интересах настолько глубоко, насколько смогли, однако их ресурсы были весьма ограничены, а население, проникнутое идеализмом 20-х годов, крайне негативно относилось к колониальным войнам. Таким образом, они были не в состоянии обеспечить довоенное европейское доминирование в мире.
В центральных землях ислама мусульмане располагали довольно длительным опытом вовлечения в техникализированный мир, и многие из них уже имели достаточно современный вид, однако большинство избежало прямого европейского правления. От Турции и Египта до Афганистана мусульмане жили под властью правительств, независимость которых частично или полностью признавалась европейцами. Однако некоторым мусульманским странам в этом отношении повезло гораздо меньше. В частности, в регионе Амударьи — Сырдарьи во имя коммунистической революции, а в Магрибе во имя буржуазного права и порядка сохранялось прямое европейское правление: все попытки обрести независимость в этих странах окончились неудачей, так как консервативные слои мусульманского общества их не поддержали. В Индонезии новые модернизационные силы только делали первые робкие шаги в борьбе с голландцами, которые уничтожили старое движение сопротивления. В Африке южнее Сахары процесс колонизации на довоенной основе только набирал обороты. Однако новый статус стран центрального региона ислама произвел впечатление на всех мусульман: если «колонии» в Лиге Наций представляли европейские державы, то «независимые» мусульманские государства имели здесь своих собственных представителей, которые обладали всеми необходимыми полномочиями и как равные обсуждали проблемы международного права вместе со своими западными коллегами.
Турецкие войска на позициях в Палестине. Фото 1915 г.
К 1922 году в большинстве стран центральных областей ислама модернизационные националистические силы достигли определенных успехов. Во многих странах появились как минимум признанные органы самоуправления, обычно с некоторыми элементами ответственных представительских институтов. В последующие десятилетия в Турции и Западноиранском государстве старые социальные формы почти полностью исчезли, даже в Афганистане (но не в Саудовской Аравии) были предприняты сходные попытки реформ, хотя они и не выдержали испытание временем. В других, относительно модернизированных странах последующие два десятилетия были ознаменованы бесполезными усилиями, направленными на то, чтобы сбросить ярмо Запада и местных коллаборационистов, а в политическом плане было топтание на одном месте. И все-таки жизнь в городах центральных областей ислама, даже не таких независимых и реформированных, как Турция, все больше и больше реорганизовывалась по западному образцу: появлялись автобусы и пишущие машинки, зубная паста и аэропланы; женщины с открытыми лицами, спешащие на работу, и бизнесмены в серых европейских костюмах постепенно стали обычным явлением городской жизни, что, однако, никак не повлияло на уровень жизни простых людей, продолжавших прозябать в нищете. В большинстве этих стран появились даже заводы и профсоюзы. Ключевые элементы Западных преобразований просто утвердились в центральных областях ислама.
В определенной степени процесс модернизации мусульман начался и в других странах. Однако здесь даже в большей мере, чем в центральных областях ислама, этот процесс принял форму прямой ассимиляции в европейскую культуру. Идеи модернизации и мирового правления независимых центральных мусульманских государств пока еще не стали основной альтернативой Западу. Независимость или частичная независимость нескольких государств центральных областей ислама только немного ослабляла процесс ассимиляции растущего числа модернизированной мусульманской элиты культурной системой империалистической власти, которая контролировала их страны.
Ага-хан. Фото 1-й пол. XX в.
В более независимых странах язык европейской культуры зависел главным образом от региона. В Восточном Средиземноморье итальянский как лингва франка постепенно уступил место французскому языку, это было вызвано как ростом французской торговли, так и влиянием его общеевропейского престижа на мусульманские образованные классы. В южных морях международным стал английский язык. Даже если в независимой стране в органах управления использовали местный язык, западная культура проникала туда хотя бы в виде переводов. Но в большинстве других областей местная элита учила язык правящего иностранного государства частично, чтобы занять место в системе управления, частично исходя из коммерческих интересов. Такие люди знали Запад намного ближе, чем те, чья карьера зависела от знания исламских языков, однако они получали представление о современной западной жизни только через один язык. Очень редко даже ученые знали два западных языка, поэтому их представления о Западе были ограниченными. Так, появился большой слой мусульман, которые были близки французской культуре и проживали в Северной Сирии, Магрибе, Западной и Центральной частях Судана. Еще один слой, воспитанный на английской культуре, проживал в Палестине, Ираке, Индии, Малайе, Восточной Африке, Нильском Судане, Нигерии и других странах. Третий, русский слой мусульман, жил в центральных и южных районах Советского Союза, еще несколько намного меньших групп мусульман переняло голландскую (Малайский архипелаг) или итальянскую культуру (Триполи, Сомали и т. д.). Этот шаблон спорадически нарушали только школы миссионеров из Америки или неимпериалистических европейских стран, которые предлагали независимое образование и не зависели от официальных структур.
Мусульмане, перенявшие французскую культуру, даже если они проживали на большом расстоянии друг от друга, понимали друг друга намного проще, чем мусульман, воспитанных на английской культуре, живших на соседних территориях. Дело здесь было не столько в общем языке, сколько в общих взглядах на жизнь и общество. Первые читали французских писателей и философов, вторые — английских. Для первых Париж был центром вселенной, даже если они ненавидели французское правительство и восхищались мусульманским прошлым; для них само понятие «правительство» было просто связано с централизованной французской бюрократией. Для вторых Оксфорд и Кембридж были единственными источниками истинного благородства, даже если они ненавидели британский снобизм и восхищались своим исламским прошлым; для них понятие «джентльмен» было связано с образом местного джентльмена-судьи. Мусульмане, перенявшие русскую культуру, что бы они ни думали о местных русских поселенцах и имперских указаниях из Москвы, очень быстро не только становились марксистами, но начинали восхищаться Пушкиным, Горьким и эффективностью вездесущей российской бюрократии.
