Письмо-рецензия
С «Пятью песнями» связано одно из самых показательных и интересных писем, адресованных Брамсу Элизабет фон Херцогенберг. 28 октября 1888 г. в письме из Ниццы она приводит развернутый, глубокий и подчас беспощадный анализ этих и других песен, присланных ей Брамсом, которые она «без исключения многократно проиграла, и всякий раз впечатление становилось все более ярким»
[169]. Чудесно владеющая словом, Элизабет одновременно подкупающе искренна, восторженна и сурова: «Видите ли, для меня не существует большей радости, чем наслаждение вашей музыкой, и, когда я не чувствую его, я ощущаю себя так, словно меня обманули. ‹…› В ор. 104 мы оба
[170] с первого взгляда зацепились за вторую “Ночную стражу”, жемчужину среди этих песен, и при первом же прослушивании она проникла нам в самое сердце. Она вдохновенна от первой до последней ноты, озарена закатным светом и перекличками рожков; вступление каждого нового голоса – настоящий восторг, а мягкость, полнота и вместе с тем – строгость делают ее настоящим сокровищем. Наш второй фаворит – “Im Herbst” с ее необыкновенной третьей строфой. Как изумительно придумана строчка “er ahnt”
[171], как прекрасно она развивается и как дерзко с точки зрения гармонии! Да и пьеса в целом – настолько сконцентрирована, настолько прекрасно выдержана по тону. С другой стороны, смысл маленького струнного квартета в ре миноре
[172] от меня ускользает. Как ни взгляни на него, в нем нет ничего обаятельного, а седьмой такт на первой странице… буквально причиняет мне боль: ми бемоль, которого одновременно достигают крайние голоса, звучит просто жестоко, хотя, возможно, вы имели в виду подобие запятой между второй и третьей долями. ‹…› У первой “Ночной стражи” было бы больше шансов, не имей она столь сильного конкурента в лице “Второй”, после которой избалованный слушатель уже не желает ничего менее совершенного. ‹…› Однако этот Брамс – не вполне тот, что обычно, или мне не хватает чего-то, нужного для понимания. “Последнее счастье” – еще одна песня, доставившая мне мало удовольствия, хотя я могу, пожалуй, оценить каждую отдельную, тонко выполненную деталь: тенор, подхватывающий тему сопрано, вздыхающие паузы и очаровательный, приглушенный тон пьесы в целом. Однако, если вы так бесстыдно балуете нас самым лучшим, как можем мы отнестись с симпатией к чему-то не вполне совершенному? Может, вам стоит чаще позволять себе такие отвратительные гармонии, как эта, в самом конце, чтобы наши уши привыкли к ним?»
Завершая письмо изысканными и забавными заверениями в нежности и восхищении и прося Брамса, если письмо ему не понравится, выкинуть его в самый дальний темный угол комнаты – но только письмо, а не его автора, – Элизабет пришлет ему еще одно письмо-рецензию буквально через два дня, 30 октября 1888 г.; восторженное, громадное, на 700 с лишним слов, оно содержит анализ его Третьей скрипичной сонаты. 3 ноября Брамс пишет ей ответ в характерной для себя лапидарной манере:
«Дорогая сударыня, тысячу благодарностей; но, как бы меня ни порадовало письмо о Сонате, я склонен относиться к нему с бóльшим подозрением, чем к предыдущему, и уж никак не ожидал услышать от вас столь приятные вещи о “Цыганских песнях”
[173]. Однако, я предпочитаю думать, дело здесь – в ошибочном суждении, а не в лицемерии, а потому примите мою поспешную, но искреннюю благодарность.
Я только что написал г-же Шуман. Если ей захочется посмотреть на Сонату, пожалуйста, пришлите ей ноты тотчас. Позже мы сможем уладить дело с еще одной копией.
Я сомневаюсь, что среди моих вещей сейчас есть что-нибудь, что могло бы вас заинтересовать. Пока я занимаюсь лишь несколькими транскрипциями и аранжировками. Если вы назовете конкретную пьесу (как было с Первой скрипичной сонатой), я постараюсь достать ее для вас.
Еще раз премного благодарен вам; и если вы – разумеется, из добрых побуждений – пересахарили последнее письмо, то можете прислать следом перечницу.
С благодарностью, ваш
Иоганнес Брамс».
Как мы видим, за ироничным тоном слышна некоторая уязвленность; действительно, Брамс, на протяжении всей жизни выбиравший то одного, то другого друга на роль рецензента, нуждался не то чтобы в совете или похвале, но именно в стороннем мнении, которому доверял, и, видимо, привычно скрывал разочарование, если это мнение оказывалось негативным. Следующий полностью оригинальный цикл песен будет создан им почти через десять лет – это и есть «Четыре строгих напева», традиционно ассоциирующиеся со смертью «г-жи Шуман», о которой он упоминает в этом письме.
Клара
Клара Шуман – пожалуй, важнейший персонаж в жизни Иоганнеса Брамса, в силу ряда обстоятельств временно отошедший на задний план именно в тот период, к которому относится ор. 104, – в конце 1880-х гг. Впоследствии, с начала 1890-х гг., престарелая Клара снова оказывается в числе главных поверенных и главных корреспондентов Брамса, оставаясь в этой роли вплоть до своей смерти в 1896 г.; сам Брамс пережил ее на 11 месяцев. Жена (а затем вдова) Роберта Шумана, Клара оказалась первым получателем и рецензентом по крайней мере 82 из 122 созданных Брамсом опусов. История их знакомства и мучительных, двусмысленных, глубоких отношений явилась своего рода базовой моделью для уже упомянутой схемы, по которой строились увлечения и дружба Брамса с женщинами на протяжении всей жизни. Величайшая пианистка XIX в., женщина феноменальной энергии и таланта, супруга великого композитора и мать восьмерых детей, один из которых скончался в младенчестве, Клара была старше Брамса на 14 лет. Они познакомились, когда он, еще провинциальный юнец с амбициями (впрочем, соразмерными его таланту), был направлен в дом Шуманов в Дюссельдорфе, чтобы искать протекции и возможности учиться у Роберта Шумана. Став фактически одним из членов семьи, Брамс разделил с Кларой два сложных года, прошедшие между попыткой самоубийства, предпринятой Шуманом в 1854 г., и его смертью в лечебнице для душевнобольных в 1856 г. Брамс, без сомнения, испытывал сильное романтическое чувство к Кларе, однако после смерти Шумана решительно (и, по некоторым свидетельствам, в одностороннем порядке) прервал их отношения – какими бы они ни были – и позаботился о том, чтобы все их письма этого периода не дошли до потенциального биографа.
