When awful darkness and silence reign
Over the great Gromboolian plain,
Through the long, long wintry nights; —
When the angry breakers roar
As they beat on the rocky shore; —
When Storm-clouds brood on the towering heights
Of the Hills of the Chankly Bore, —
Then, through the vast and gloomy dark,
There moves what seems a fiery spark,
A lonely spark with silvery rays
Piercing the coal-black night, —
A Meteor strange and bright: —
Hither and thither the vision strays,
A single lurid light.
Slowly it wanders, – pauses, – creeps, —
Anon it sparkles, – flashes and leaps;
And ever as onward it gleaming goes
A light on the Bong-tree stems it throws.
And those who watch at that midnight hour
From Hall or Terrace, or lofty Tower,
Cry, as the wild light passes along, —
'The Dong! – the Dong!
The wandering Dong through the forest goes!
The Dong! the Dong!
The Dong with a luminous Nose!
Long years ago
The Dong was happy and gay,
Till he fell in love with a Jumbly Girl
Who came to those shores one day,
For the Jumblies came in a Sieve, they did, —
Landing at eve near the Zemmery Fidd
Where the Oblong Oysters grow,
And the rocks are smooth and gray.
And all the woods and the valleys rang
With the Chorus they daily and nightly sang, —
'Far and few, far and few,
Are the lands where the Jumblies live;
Their heads are green, and their hands are blue
And they went to sea in a Sieve.
Happily, happily passed those days!
While the cheerful Jumblies staid;
They danced in circlets all night long,
To the plaintive pipe of the lively Dong,
In moonlight, shine, or shade.
For day and night he was always there
By the side of the Jumbly Girl so fair,
With her sky-blue hands, and her sea-green hair.
Till the morning came of that hateful day
When the Jumblies sailed in their Sieve away,
And the Dong was left on the cruel shore
Gazing – gazing for evermore, —
Ever keeping his weary eyes on
That pea-green sail on the far horizon, —
Singing the Jumbly Chorus still
As he sate all day on the grassy hill, —
'Far and few, far and few,
Are the lands where the Jumblies live;
Their heads are green, and their hands are blue
And they went to sea in a Sieve.
But when the sun was low in the West,
The Dong arose and said, —
'What little sense I once possessed
Has quite gone out of my head! —
And since that day he wanders still
By lake and forest, marsh and hill,
Singing – 'O somewhere, in valley or plain
Might I find my Jumbly Girl again!
For ever I'll seek by lake and shore
Till I find my Jumbly Girl once more!
Playing a pipe with silvery squeaks,
Since then his Jumbly Girl he seeks,
And because by night he could not see,
He gathered the bark of the Twangum Tree
On the flowery plain that grows.
And he wove him a wondrous Nose, —
A Nose as strange as a Nose could be!
Of vast proportions and painted red,
And tied with cords to the back of his head.
In a hollow rounded space it ended
With a luminous Lamp within suspended,
All fenced about
With a bandage stout
To prevent the wind from blowing it out; —
And with holes all round to send the light,
In gleaming rays on the dismal night.
And now each night, and all night long,
Over those plains still roams the Dong;
And above the wail of the Chimp and Snipe
You may hear the squeak of his plaintive pipe
While ever he seeks, but seeks in vain
To meet with his Jumbly Girl again;
Lonely and wild – all night he goes, —
The Dong with a luminous Nose!
And all who watch at the midnight hour,
From Hall or Terrace, or lofty Tower,
Cry, as they trace the Meteor bright,
Moving along through the dreary night, —
'This is the hour when forth he goes,
The Dong with a luminous Nose!
Yonder – over the plain he goes;
He goes!
He goes;
The Dong with a luminous Nose!
Когда, во мрак погружена,
Громбульян глушит тишина,
А ночь зимой длинным-длинна;
Когда свирепых волн напор
Колеблет твердь прибрежных гор
И клочья Туч повиснут на
Вершинах острых Чанкли-Бор;
Тогда сквозь мрака черноту
Увидеть можно искру ту,
Тот одинокий огонёк,
Тот Метеор, пучком лучей
Пронзающий нуар ночей,
Петляя вне любых дорог,
Далёкий и ничей.
Блужданье – пауза – шажок —
Мерцанье – вспышка – и прыжок;
И, Бонговый минуя лес,
Он озаряет свод небес.
И всякий, глядя в полночный час
Из Комнат, Башен высоких, Террас,
Кричит – звучит ликующий гонг:
«Донг! Донг! Донг! Донг!
Скиталец Донг свой Светоч пронёс!
Донг! Донг! Донг! Донг!
Донг! Донг-светозарный Нос!»
Давно-предавно
Был весел Донг и силён,
Но влюбился в Деву-Джамблийку он,
Когда приплыли они в Решете,
Те Джамбли, в края Чанкли-Борские те
И вышли на берег у Земмери-Фидд,
Где Устриц Овальных полно
И вылизан серый гранит.
И не смолкал средь долин и лесов
Ни на мгновение Хор голосов:
«Есть земля, искони
Джамбли – жители той земли;
Зелены головами, руками сини,
В Решете в синеморе ушли».
Таяли, таяли дивные дни!
Хороводы водили они
По ночам до рассветной звезды
Под наигрыш Донговой горькой дуды
В лунных лучах и в тени.
Денно и нощно он был при ней,
Зеленовласой Деве своей,
Деве, чьи руки небес голубей.
Да подкралось утро злосчастное то,
Когда Джамбли запрыгнули в Решето
И уплыли – оставив Донга в слезах
Следить, следить до боли в глазах
За зелёным парусом – он там,
За дальним уже горизонтом, —
И петь Джамблийской Песни припев,
День на зелёном холме просидев:
«Есть земля, искони
Джамбли – жители той земли;
Зелены головами, руками сини,
В Решете в синеморе ушли».
Когда же солнце прильнуло к траве,
Донг встал и отверз уста:
«Не много было ума в голове —
Теперь же и вовсе пуста».
И с этого дня он идёт, идёт
Средь гор и лесов, озёр и болот,
Поёт он: «О, где, у озёр ли, морей,
Следы отыщу я Джамблийки моей!
Пройду бесконечной дальности путь
И Деву мою найду где-нибудь!»
С тех пор, на дудке вереща,
Он бродит, милую ища;
А глаза во тьме не ахти остры —
Так он добыл молодой коры
Твангума, что в долине рос,
Да и сплёл превосходный Нос —
Престранный Нос, как для детской игры!
Громадный, цвета багряной листвы,
Привязанный к темени головы.
Из недр сквозного плетёного Носа
Струится свет Фонаря-светоноса,
Укрыто пламя
Надёжно бинтами,
Чтоб не задуло его ветрами;
И острые клинки лучей
Сверкают в сумраке ночей.
И каждую ночь всю ночь напролёт
Он ходит по свету взад и вперёд;
Вопят Шимпанзе, Кулики и Дрозды —
И Донговой не заглушают дуды,
Всё ищет – напрасны усилья его —
Свою ненаглядную: нет никого…
Дик, одинок и отчаян до слёз —
Тот Донг-светозарный Нос!
И всякий, глядя в полночный час
Из Комнат, Башен высоких, Террас,
Воскликнет, узрев Метеора лучи
В чёрной тоскливой кромешной ночи:
«Дальше он, дальше Светоч понёс,
Донг, Донг-светозарный Нос!
Вон – по широкому полю пронёс,
Пронёс,
Пронёс!
Донг, Донг-светозарный Нос!»
Two old Bachelors were living in one house;
One caught a Muffin, the other caught a Mouse.
Said he who caught the Muffin to him who caught the Mouse, —
'This happens just in time! For we've nothing in the house,
'Save a tiny slice of lemon and a teaspoonful of honey,
'And what to do for dinner – since we haven't any money?
'And what can we expect if we haven't any dinner,
'But to loose our teeth and eyelashes and keep on growing thinner?
Said he who caught the Mouse to him who caught the Muffin, —
'We might cook this little Mouse, if we had only some Stuffin'!
'If we had but Sage and Onion we could do extremely well,
'But how to get that Stuffin' it is difficult to tell' —
Those two old Bachelors ran quickly to the town
And asked for Sage and Onions as they wandered up and down;
They borrowed two large Onions, but no Sage was to be found
In the Shops, or in the Market, or in all the Gardens round.
But some one said, – 'A hill there is, a little to the north,
'And to its purpledicular top a narrow way leads forth; —
'And there among the rugged rocks abides an ancient Sage, —
'An earnest Man, who reads all day a most perplexing page.
'Climb up, and seize him by the toes! – all studious as he sits, —
'And pull him down, – and chop him into endless little bits!
'Then mix him with your Onion, (cut up likewise into Scraps,) —
'When your Stuffin' will be ready – and very good: perhaps.
Those two old Bachelors without loss of time
The nearly purpledicular crags at once began to climb;
And at the top, among the rocks, all seated in a nook,
They saw that Sage, a reading of a most enormous book.
'You earnest Sage! aloud they cried, 'your book you've read enough in! —
'We wish to chop you into bits to mix you into Stuffin'! —
But that old Sage looked calmly up, and with his awful book,
At those two Bachelors' bald heads a certain aim he took; —
And over crag and precipice they rolled promiscuous down, —
At once they rolled, and never stopped in lane or field or town, —
And when they reached their house, they found (besides their want of Stuffin',)
The Mouse had fled; – and, previously, had eaten up the Muffin.
They left their home in silence by the once convivial door.
And from that hour those Bachelors were never heard of more.
Два Старичка-холостячка, живя в одном домишке,
Добыли: Маффина – один, второй – подкрался к Мышке.
И тот, что с Маффином, сказал подкравшемуся к Мышке:
«Ужасно кстати! Ведь шаром кати у нас в домишке:
Лимона ломтик небольшой да мёд – большая ложка,
А денег на обед нема – ни мало, ни немножко?
А без обеда ждать чего, что может злоключиться:
Зубов лишишься и ресниц, став тощим, аки спица?»
А тот, что Мышку изловил, сказал не без заминки:
«Я б эту Мышку потушил, да нет у нас Начинки!
Добыв Шалфей и Лук, тотчас избавимся от мук,
Но где Начинку взять, ума не приложу, мой друг».
И Старички-холостячки бегом пустились в город,
Везде Шалфей и Лук ища, злой ощущая голод;
Взяв пару Луковиц взаймы, Шалфей искали страстно
На Рынке, в Лавках и в Садах окрестных – всё напрасно.
Но крикнул некто: «Холм стоит, на север прямиком,
А у холма вершина есть – торчит торчмя торчком;
Там посреди отвесных скал сидит, камней древней,
Учёный изучая текст, премудрейший Шалфей.
На горку влезете – ату, хватай его за пятки
И вниз тащи: круши, кроши, шинкуй его, ребятки!
Затем смешав его с Лучком, что прежде был покрошен,
Получите готовый Фарш, возможно, что… хороший».
И Старички-холостячки, не тратя время зря,
По тропке в горку поползли, проклятьями соря;
И на вершине, средь камней, в укромном уголке,
Глядят – и впрямь сидит Шалфей, огромный том в руке.
«Послушай, ревностный Шалфей, довольно уж читал ты!
Тебя порубим мы, – кричат, – чтоб добрым Фаршем стал ты!»
Старик Шалфей, взглянув едва, обрушил жуткий том
На главы лысых Старичков-холостячков; притом
Меж пропастей и острых скал те покатились вниз
И мимо сёл и городов без отдыха неслись;
Катило их, крутило их и к дому прикатило:
Начинки нет, сбежала Мышь и Маффина схарчила.
В безмолвии Холостячки из дома вышли в дверь,
И больше ничего нельзя сказать о них теперь.
