Дмитрий подошел к десятнику.
– Крепись, Демид.
– Что случилось? – побледнел Хорин.
– Сотни мурзы Галимбека и мурзы Айкулы, покуда мы здесь били крымчаков, вышли к Калуге. Замыслили ворваться в город. Воевода опередил их и в ночь вывел дружину в поле. Татар порубали, Галимбек с малым числом нукеров бежал в сторону Крыма. В сечи, Демид, погиб твой сын Юрий.
– О Господи! – воскликнул Хорин. Присел на лавку, обхватил голову руками, застонал. – Наследник, надежа, кровинушка родная. Как же так?
Савельев повернулся к гонцу.
– Поведай, Мартын, как было дело. Все, о чем ведаешь сам.
Гонец из Калуги спросил Хорина:
– Молвить, Демид? Или опосля?
– Говори сейчас, – простонал десятник.
– Юрий, как слышал, сам-то я ничего не видел, окромя тела его пробитого стрелой, был на посту у дворца, когда воевода решился на вылазку. Его никто не неволил, Юрий сам пошел с ратниками. И как молвили, дрался яростно, доблестно, троих басурман положил. Но вот от стрелы вражеской не увернулся.
Савельев взял со стола ендову с медовухой.
– Выпьешь немного, Демид?
– Нет, – отказался десятник. – Ты мне вот что скажи, князь, как теперь жить-то дальше? Дочерей Господь прибрал, как только народились, сын остался, вырос, воином стал. Мы свадьбу хотели по осени справить, а тут… нету боле моего Юрия. Жена Ольга с ума в Калуге сходит. Любила она сына крепко. Да и я любил.
Князь присел рядом с десятником, приобнял его:
– Что тебе ответить, Демид? Времена сейчас такие. Русь тока силу набирает. Придет время, и перебьем мы всех ворогов, подымется так, что ни у кого даже мысли не возникнет идти против Руси. А покуда… покуда земли свои защищать приходится от набегов многочисленных. Ты видел, сколь на селе полегло людей? А сколь гибнет каждый день от хворей, от случая разного? А сколько наших людей томятся в полоне? Я был в ханстве Казанском – тысячи русских людей гибнут там от работы непосильной, от зверства ордынцев. А в Крыму? Тако же тысячами распродают наших людей османам, генуэзцам, как товар обычный, разделяют семьи. Как вещи, продают в рабство бесчеловечное, вельми издеваются над ними. И мы бьемся с басурманами, что, не чураясь ничем, добычу заполучить хотят, благоденствие, удовольствие. Моя дружина, твой десяток, тако же и сын твой встал на войну против силы дьявольской. Погиб, защитив многих людей от мучений страшных, от смерти лютой. Да, горе твое велико, Демид, но и гордость в тебе тако должна найти место. Твой сын мог отсидеться в крепости, но он пошел в бой. Это говорит о многом. А жить как? Назло всем ворогам нашим жить надобно, еще детишек рожать.
Хорин вытер глаза, в которых блестели скупые слезы:
– Что дале делать будешь, князь? Мне надо бы в Калугу, сына похоронить.
Выступил гонец:
– Так князь Горинский и передал, коли дружинам удалось отбить село и деревни, то следует им возвращаться в Калугу. Вы тут татар побили, значит, путь один – в крепость.
Князь кивнул, взглянул на Хорина:
– Тебе, Демид, замену подыскать?
– Нет, я назначен воеводой отряда, значит, обязанности сполнять до конца буду.
– Тогда заберешь тела погибших. Ту и в Колшино, далее идем к Калуге. Выход с восходом солнца завтра.
– Понял, князь.
Хорин встал, согнувшись, сразу как-то постарев, вышел из горницы. Савельев позвал старосту и Горбуна. Те пришли. Узнали о горе Хорина. Перекрестились на образа.
Савельев передал старосте свой план, во исполнение повеления воеводы Калуги, и обязал Никиту Перемитина во всем оказывать помощь отряду Демида.
Сам же с Горбуном вышел на улицу. Там – суета. Появился скот, лошади, мужики распрягали телеги.
Гордей Бессонов с сыном Власом и Филатом Черным забирали пищали, оставшийся порох, заряды, стрелы, луки.
Дмитрий подозвал его:
– Гордей, завтра на восходе солнца уходим отсюда. Идем в Калугу. Как люди отдохнут, пусть готовятся.
– Так я уже готовлюсь.
– То правильно. Лучше отдохни. Успеешь забрать оружие.
– Нет уж, князь, тут дозволь не согласиться. Поначалу надо дело сделать, потом и отдохнуть, тем более место выделили.
– Добре, занимайся и передай всем нашим об отходе.
– Да, князь, передам!
– Ступай!
Как только Бессонов ушел, Горбун спросил:
– Как мыслишь, Дмитрий Владимирович, надолго задержимся в Калуге?
Князь посмотрел на ратника.
– На Москву спешишь, к Клавдии?
– Да, сил нет, хочу увидеть ее.
– Женишься?
– Того обещать не могу. Надо обжиться маленько. А то сейчас все хорошо, потом же зачнутся бабьи капризы. Мне семья крепкая нужна, чтобы заветы христианские блюлись. В доме мужик должен быть хозяином. Клавдия же уже привыкла жить одна. Сама себя кормит, одевает, хозяйничает.
Савельев кивнул:
– Верно молвишь, Осип. В таком деле спешить не след. Но и тянуть тоже. Бабы замуж хотят, им в сожительницах быть дюже унизительно. Да и неуверенность в завтрашнем покоя не добавляет.
– Все будет, как надо, князь. А Хорина жалко. А еще более жену его. Вряд ли у них еще народятся дети.
– Пошто нет? Не старики, чай. У нас у купца Жеребцова дочь родилась.
– Ну, у него жене осьмнадцать годов. Да и неизвестно, ребенок от купца ли? Тому уж, поди, за пятьдесят?
– Зинаида, супруга Жеребцова, баба не гулящая и родила от мужа.
– Да я не спорю, просто сомневаюсь.
– Надо не сомневаться, а верить.
– Я верю, но… сомневаюсь.
– Так, место для отдыха есть?
– Само собой!
– Отдыхай. И я пойду в дом. Пыльно на улице и душно. Встанем, собираться начнем.
– Я до отряда наведаюсь? Погляжу, как там дела. Передам возницам о скором выходе. А может, им на село прибыть?
– Не надо. Ничего не надо. Отдыхай. Вечером подведем обоз.
– Слушаюсь, князь.
– Иди, Осип, и за службу ратную, доблестную, спасибо тебе.
Горбун смутился:
– Да чего уж. Надо же бить татар? Вот и бьем, покуда сила есть.
Савельев улыбнулся:
– И сила не малая!
– Какой уж Господь и родители наделили. Пошел.
– Иди!
После отдыха и трапезы, загрузив раненых и убитых, дружина Савельева и отряд Хорина направились к Колшино. Забрали убиенных там. Повсюду их провожали со слезами на глазах, благодаря и обещая помнить. Помня наказ государя, князь после Колшино подозвал Хорина.
