Воспрял Леонард еще и потому, что теперь востребован был и он, и не только как политик-лейборист, лектор, пропагандист и общественный деятель: в марте 1923 года Мейнард Кейнс, возглавивший авторитетный журнал Nation, поглотивший двумя годами раньше Athenaem, издававшийся Марри, предлагает Вулфу место литературного редактора.
Атмосфера в семье теперь не такая напряженная, как раньше, когда Вирджиния болела. Она не устает повторять мужу, как она его любит, как ему обязана. Если он куда-то уезжает, пишет ему каждодневно, основной мотив писем – жить без тебя не могу. И не смогла бы: Вирджиния зависит от мужа всегда, не только когда болеет; полагается на его здравый смысл, практическую сметку, жизненный опыт. Он уже двадцать лет стоит между ней и жизнью (и между ней и болезнью тоже).
Она от души радуется поездке с Леонардом в Испанию (за границей Вулфы не бывали уже очень давно), ездит верхом на муле в горах под Гранадой, ведет путевой дневник – а не «отбывает номер», как это было, когда она ездила с сестрой и Клайвом в Италию. Вот как описывает Вирджинию в то время Квентин Белл:
«Фотографии и портреты ненадежны: собой она была, когда находилась в движении. И тогда напоминала мне какую-то фантастическую птицу. Эта птица резко вскидывает голову и призывно кричит, радуясь какой-то мысли, какому-то слову, какому-то парадоксу, которые овладели ее воображением.
Она отличалась умением удивить собеседника, смутить его непредсказуемыми вопросами, фантазией и смехом – счастливым смехом ребенка, который находит мир более странным, более абсурдным и более прекрасным, чем можно было себе представить. В те годы ее смех был явлением абсолютно естественным».
На мулах разъезжает в Испании, а в Англии и во Франции – на машине; Вулфы приобрели «ланчестер» и неустанно на нем путешествуют; за рулем, конечно же, Леонард, но есть права и у Вирджинии. Водить она не решается, но удовольствие от «мобильности» получает огромное – в тех случаях, когда вообще получает удовольствие от жизни.
«Мы почти целый день разъезжаем по Суссексу, – пишет она в сентябре 1927 года Литтону Стрэчи. – Не понимаю, как мы до сих пор обходились без автомобиля».
Жизнь становилась лучше и веселее, но только уже не в Хогарт-хаусе – и это была главная победа, одержанная Вирджинией в двадцатые годы. Ей наконец-то удалось уговорить мужа переехать из Ричмонда обратно в Лондон, и не куда-нибудь, а в Блумсбери, опять в Блумсбери! К поискам дома в Лондоне она приступает осенью 1923 года, а 9 января 1924-го подписывает контракт десятилетней аренды дома на Тависток-сквер 22. На первом и втором этаже располагалась адвокатская контора, Вулфы же заняли третий и четвертый этажи, а также подвал. В этом четырехэтажном кирпичном доме xix века они проживут, периодически выезжая в «Монашескую обитель», до 1939 года, после чего, поскольку здание шло на слом, переедут неподалеку, в дом номер 37 на Мекленбург-сквер.
Переезд из Ричмонда в центр города, как и всякий переезд, оказался непрост; в основном из-за книг, ведь перевозилась не только обширная семейная библиотека, но и продукция «Хогарт-пресс».
«Живем мы в основном в подвале, – жалуется Вирджиния в письме Литтону Стрэчи от 21 марта 1924 года. – Порядка никакого: бюсты моей мамы стоят на свернутых коврах, в ночных горшках переплетные инструменты. Никогда, никогда не разрешайте паковать ваши книги при переезде – у меня не осталось ни одной целой книжки. Чтобы меня утешить, Несса и Дункан расписали одну комнату».
Самую большую, самую светлую и самую неуютную комнату в задней части дома, бывшую бильярдную, Вирджиния еще до переезда облюбовала для себя. Хозяйке дома эта комната служила кабинетом, а ее домочадцам – библиотекой и, одновременно, издательским складом; пачки выпущенных «Хогарт-пресс» книг возвышались до самого потолка и то и дело обрушивались на пол. Печатный станок, как и в Ричмонде, стоял в подвале, откуда Леонард или Марджори Джоуд беспрерывно поднимались в библиотеку забрать либо принести пачку с книгами или бумагу, что, впрочем, Вирджинии совершенно не мешало: когда она творила, ей было безразлично, кто зашел в комнату и как она, Вирджиния, в эту минуту выглядит. Еще один словесный портрет Вирджинии Вулф тех лет – на этот раз «кисти» Ральфа Партриджа:
«Волосы растрепаны, спадают на глаза, никогда никакой косметики; она была напрочь лишена тщеславия и при этом всегда смотрелась красавицей… Пальцы быстрые, тонкие, нервные, похожа на растрепанного ангела, голые ноги в домашних туфлях, ночная рубашка с огромной прорехой на боку, на рубашку наброшен халат… Но мыслями она далеко, очень далеко…»
Мысли ее весной 1924 года заняты сразу двумя книгами: очередным – уже четвертым – романом и первым сборником эссе.
Глава пятнадцатая
«Нарушение чувства пропорции»
К лету 1922 года роман «Комната Джейкоба» уже написан; и написан, по словам Леонарда, «поразительно хорошо». Но Вирджиния, как и раньше, боится, что роман не примут, похвалам Леонарда не верит. Уговаривает себя, что ей все равно. И, чтобы себя успокоить, отвлечься, начинает писать одновременно две книги. Критическую и художественную, «прозу до ленча и эссе после чая»
[100]. Этот «двойной подход» сохранится и в будущем: более «легкие», менее обременительные вещи будут, как мы увидим, писаться вместе с более «сложными: «Флаш» – одновременно с «Волнами», биография Роджера Фрая – одновременно с «Годами».
«Такое разделение – самое лучшее, – читаем в ее дневнике. – Новая книга в перерывах работы со старой нагружает другую сторону мозга»
[101].
В 1923 году Вулф составляет сборник, для которого к уже написанным и изданным эссе прибавляет новые и который называет сначала «Чтение», а потом – «Обыкновенный читатель». И садится за роман. Сначала называет его «Часы», потом – «Миссис Дэллоуэй с Бонд-стрит», в окончательном же варианте местожительство героини из названия выпадет. Эти две книги и «стартовали» одновременно – хотя, по первоначальному плану, «журналистике и всему остальному придется уступить “Миссис Дэллоуэй” дорогу»
[102].
И «к финишу пришли» также почти в одно и то же время: «Обыкновенный читатель» вышел 23 апреля 1925 года, «Миссис Дэллоуэй» – тремя неделями позже, 14 мая. Начнем, однако, с романа.
Джойсовского «Улисса», мы помним, Вирджиния Вулф сочла «холостым выстрелом», «подростковым расчесыванием прыщей», а ее автора – «фокусником», «талантом низшей пробы», «бедным самоучкой». А между тем из библии модернизма, в которой Вулф усмотрела многословие, претенциозность, трюкачество, но не усмотрела «великой идеи» («Блум ничего не открывает читателю»), она многое – не только внутренний монолог и ассоциативное письмо – почерпнула.
