Есть, однако, в названии сборника, в его, так сказать, «демократическом посыле» и некоторое лукавство. Ведь далеко не всякому «обыкновенному читателю» по силам прочесть, тем более оценить такие эссе Вулф, как, скажем, «Заметки на полях шекспировских пьес» или «О глухоте к греческому слову». А впрочем, «обыкновенный» вовсе ведь не обязательно значит «невежественный», «поверхностный»…
Главное же достоинство критической прозы Вирджинии Вулф (получившей, сразу скажем, самую высокую оценку критического сообщества
[117]), не в демократизме, не в желании по возможности облегчить читателю чтение, говорить о сложных вещах в форме живой беседы, без примечаний и сносок, – а в том, что на старые, давно читанные-перечитанные вещи и их авторов она смотрит по-новому, так, будто открывает книгу впервые. Все равно – поэзия это или проза, классика или современность, художественная литература или документальная.
Кстати говоря, критик Вирджиния Вулф любит описывать «нехудожественные» жанры: письма, дневники, воспоминания, биографии. Любит «копаться в старых сундуках», как она выражалась: одно эссе из первого сборника «Обыкновенного читателя» так и называется – «Елизаветинский сундук».
«Я рыщу по публичным библиотекам и нахожу великое множество затонувших сокровищ», – записывает она в дневнике 9 августа 1921 года.
Интересуется тем, что принято называть «документом эпохи»; непреходящим увлечением этим она в первую очередь обязана, конечно, отцу, сэру Лесли.
От отца же и ее всегдашний интерес не только к обыкновенному читателю, но и к «обыкновенному» писателю, забытому за давностью лет; слова «неизвестный», «забытый» часто фигурируют в названиях ее эссе: «Неизвестные елизаветинцы», «Забытая жизнь»; одно время у Вулф был даже план создать целую серию биографий под рубрикой «Жизнь неизвестных людей». «Неизвестное», «забытое» всегда было для ее эссеистики, как теперь у нас на английский манер выражаются, – «вызовом», творческой мотивацией.
«Читать с карандашом в руке, делать открытия, искать промахи, думать о фразах, когда почва совсем чужая, – остается моим любимым занятием», – признаётся она в дневнике
[118].
Этим публикаторским изысканиям, читающимся порой как остросюжетный детектив, не всегда, впрочем, можно верить. Подобно автору «Воображаемых портретов» Уолтеру Пейтеру, Вулф безупречно владеет и жанром биографии вымышленной, «воображаемой». Подобно тому, как она «додумывала» попутчиков в поезде, или прохожих на улице, или служанку в сельской гостинице во Франции, – она «додумывает» и литературный процесс. Любительница литературных мистификаций, Вирджиния Вулф пишет «воображаемые портреты». Выдумывает «забытых» писателей и их «неизвестные» произведения. Как, например, в «Мемуарах романиста» – ранней рецензии Вулф на несуществующий роман «Жизнь» никогда не существовавшей романистки мисс Линсетт. Вообще, «литературу воображения», даже критическую, Вулф ставит выше «литературы факта». Она убеждена: беда современного критика в том, что «даже самые искренние из них рассказывают только то, что произошло с ними самими, а создать воображаемый мир они не могут – слишком зависят от мнения других людей»
[119].
Поражает воображение не только объем ее критического наследия (за без малого сорок лет критической деятельности – более 400 статей, эссе, рецензий), но и «разброс» интересов. Это и писатели викторианского времени, и писатели-современники, эдвардианцы и георгианцы, и античные авторы, и елизаветинцы, и поэты-метафизики, и просветители, и романтики. И не только прозаики и поэты, но и политики, философы, критики, мемуаристы, биографы. Причем вовсе не обязательно первого ряда: внимание Вулф привлекали не только Монтень, Свифт, Чехов или Конрад, но и современник Сэмюэля Пипса, автор, как и Пипс, дневников времен Реставрации Джон Ивлин, мемуаристка эпохи французской революции Фанни Бёрни, которую она читала еще в отрочестве, поэтесса Дороти Вордсворт, романист Джордж Гиссинг.
Вулф – и читатель, и критик одновременно. И нередко в роли критика она чувствует себя увереннее, чем в роли романиста:
«Здесь я ближе к своему истинному “я”, здесь я почти знаю, как избежать помпезности, риторики, как получать удовольствие от милых пустяков. Здесь мне вольнее дышится».
Получать удовольствие, – считает Вирджиния Вулф, не только практик, но и теоретик эссеистического жанра, – должен и автор, и читатель:
«Эссе тогда хорошо, когда оно… заставляет забыть обо всех житейских невзгодах».
Эссеист ведет с читателем доверительный разговор, читает рецензируемую книгу как будто бы вместе с ним; неслучайно первоначальное название «Обыкновенного читателя» было «Книга чтения». По Вулф, непринужденная беседа с читателем – одна из главных задач этого жанра; не потому ли Форстер считал ее романистом в критике?
«Пишется эссе исключительно во благо читателя… но никак не для мартовского выпуска Fortnightly Review».
Есть у жанра эссе и другие задачи. Эссеист должен внимательно следить за развитием мысли рецензируемого автора, за «мелодией» его творчества. Важно попытаться увязать рецензируемую книгу с принципами поэтики писателя, а также с вопросами более общего порядка. При этом формально эссеист не должен ничем себя ограничивать: в отличие от романа, рассказа, тем более стихотворения, эссе – жанр неупорядоченный, бесконечно многообразный.
И даже если тема эссе – литература прошлого, о прошлом эссеист должен писать с точки зрения проблем современного искусства, приблизить «дела давно минувших дней» к дню сегодняшнему, критически их переосмыслить. Вот почему у Вулф, которая так любит писать о литературе прошлого, в названиях эссе так часто, в том числе и в «Обыкновенном читателе», встречается слово «современный»: «Современная литература», «На взгляд современника», «Современное эссе».
У каждого критического портрета, набросанного Вулф, – и не только в статьях и рецензиях, вошедших в оба сборника «Обыкновенного читателя», – свой прием. Как в эссе ее старшего современника Честертона, прием этот может показаться неожиданным, парадоксальным, нередко спорным, но он всегда интересен, увлекателен, оригинален.
В эссе «Как читать книги» Вирджиния Вулф рассказывает, как получить удовольствие от чтения, и рассуждает о двух стадиях чтения: первая – «распахнуть сознание навстречу кружению бесчисленных впечатлений», вторая – судить и сопоставлять.
Шекспир поражает Вирджинию Вулф редким сочетанием – богатством, раскованностью, «изобильностью» языка и в то же время точностью, «пригнанностью» слов, которыми отличаются его лучшие монологи:
