Итак, церемонии больше не грозило заливное «Волны Красного моря расступаются перед Моисеем». И тающие свадебные торты ей тоже не грозили. Через несколько дней мне вручили диплом лучшего в стране кулинарного учебного заведения, — что совсем не лишнее на рынке рабочей силы. К тому же, у меня уже был некоторый опыт, я владел профессиональным языком и обладал криминальным складом ума.
Я был опасен — для себя и для других.
Возвращение Тухлого Мэла
Своим триумфальным возвращением в Провинстаун следующим летом я отчасти обязан кулинарному институту. Итак, вооруженный терминологией, с книжками «Профессиональный повар» и энциклопедией «Ларусс гастрономик» под мышкой, с набитой непропеченными идеями головой, зная несколько приемчиков, которые видел, а может, и сам пробовал пару раз, я вернулся к своим товарищам в «Дредноут». Им было любопытно, во что же я превратился. Возможно, раньше их просто раздражала моя полуграмотность… Так вот кое-каким полезным вещам я успел научиться. Вообще-то, еще в школе я подрабатывал по выходным и не растерялся бы, если бы мне поручили какой-нибудь участок работы на кухне. А теперь, пройдя настоящую школу, я был полон решимости показать своим бывшим мучителям из команды Марио, как надо работать.
Димитрий, специалист по пасте, был на несколько лет старше меня. Чуть за тридцать, склонный к полноте, в очках с толстой оправой, с ухоженными усами, по форме напоминающими дверную ручку, он значительно отличался от своих коллег, работавших у Марио. Димитрий родился в США, отец его был русский, мать — немка. Единственный из поваров Провинстауна он где-то учился — в Школе отельного бизнеса в Швейцарии. Хотя он и утверждал, что был исключен оттуда за то, что сплясал твист в обеденном зале, но я всегда сомневался в правдивости этой истории. Димитрий — второй человек, который сильно повлиял на мою карьеру.
Маменькин сынок, одиночка, интеллектуал, книгочей и гурман, Димитрий был склонен к занятиям эзотерического свойства: играть в карты, философствовать, разводить цветы, удить рыбу. По-русски и по-немецки он разговаривал так же бегло, как по-английски. Любил выражаться витиевато и старомодно, имел склонность к сарказму, часто употреблял военный жаргон и местный диалект. Безнадежно подсел на кроссворды в «Нью-Йорк таймс».
Думаю, то, что я называю «язык Марио», в значительной степени сформировалось благодаря изобретательному уму Димитрия. Человек явно параноидального склада, склонный к внезапным перепадам настроения, он одновременно забавлял и ужасал коллег своими вечными неудачами, аффектированной манерностью и способностью попадать в трагикомические положения. Склонный все преувеличивать и драматизировать, Димитрий после трудного и мучительного разрыва с девушкой обрился наголо. Это и само по себе было бы смелой демонстрацией презрения к себе и тоски, но Димитрию этого показалось мало. Дело в том, что он впервые явил миру свой белоснежный череп не где-нибудь, а на пляже. Он сидел там и пил, подставив солнцу скальп, до сей поры не знавший июльских ультрафиолетовых лучей. Когда на следующий день несчастный пришел на работу, он был не только лыс, как колено, — кожа на его голове была клубнично-красная и в пузырях, настоящий «шлем страдальца». К нему даже не подходил никто, пока ожоги не зажили и волосы не отросли.
Думаю, Димитрий понимал себя этаким хемингуэевским полупьяным рассказчиком и человеком эпохи Возрождения. При этом он был под каблуком у властной матери, блестящего врача-гинеколога, чьи ежедневные приходы на кухню часто пародировали другие повара:
— Хэлло-о-о? А Ди-ми-три сдесь?
Конечно, мы были знакомы и в прошлом году. Тогда он знал меня как Мэла. Но теперь-то я был специалист, выпускник Кулинарного института, местная достопримечательность. Теперь он мог себе позволить заговорить со мной. Нашу с ним встречу смело уподоблю встрече Ханта и Лидди:
[2] возможно, мир был бы лучше, если бы они не встретились, но не случилось бы многих забавных вещей.
Димитрий боялся большого внешнего мира. Он круглый год жил на нашем мысе, ему нравилось считать себя местным. Чертовски похоже он имитировал акцент рыбаков-португальцев. И все-таки Димитрий был, как сказали бы бритты, «нечто совсем другое». Случалось, мы выпивали, закончив работу в наших заведениях, и старались перещеголять друг друга в знаниях терминологии и технологии приготовления блюд. Димитрий, как и я, был сноб, так что когда перед нашим шефом Марио встал вопрос, кому поручить подготовку нашей ежегодной вечеринки на природе, он безошибочно выбрал двоих, возомнивших себя новыми Эскоффье, — Димитрия и Тони.
Наши первые опыты, говоря откровенно, были довольно убогими, даже смехотворными. Но, с другой стороны, никто в городе, кроме нас, не устраивал презентации с пирогами pâté croûte, галантином или заливным из дичи. Марио давал самым своим претенциозным подчиненным ответственное поручение, и они не имели права подвести его. К тому же это означало освобождение от кухонной рутины и сколько угодно дополнительного времени. Мы бросались выполнять задание с таким рвением, словно это был наш единственный в жизни шанс, и подкрепляли свои силы невероятными количествами кокаина и амфетаминов.
Димитрия, как рыбака, сжигал азарт. А как он был внимателен к мелочам! Готовясь к очередной вечеринке, мы бывало проводили вместе целые дни в леднике, подстегиваемые вышеупомянутыми катализаторами, или прилаживали микроскопические кусочки и ломтики овощей к жареному мясу, рыбе или дичи. Вооруженные пинцетами, шампурами и палочками, мы, должно быть, напоминали сумасшедших нейрохирургов, оперирующих по ночам. Измазанные заливным, после сорока восьми бессонных часов в холодном помещении, мы утрачивали всякое представление о реальности. Димитрий часами трудился над изготовлением крошечного грибочка, призванного украсить крупного лосося. Он сосредоточенно бормотал что-то о белых крапинках на шляпке мухомора, посыпая гриб «для аутентичности» мельчайшими частицами вареного яичного белка. Он знал без счета разных овощных фишек, его эдемский сад состоял из длинных узких пластинок лука-порея, анчоусов, шалота, тончайших ломтиков моркови и перца. Окорок он окружал настоящими джунглями и называл это «опытами в духе Руссо и Гогена». Когда я в шутку предложил изобразить Моисея, перед которым расступаются волны Красного моря, на боку полосатого окуня, Димитрий задумчиво поглядел вдаль и… тут же предложил такую диспозицию:
— На переднем плане израильтяне: маслины, а глаза сделаем из яичного белка. На заднем плане — египтяне. У них вместо глаз будут просто дырочки — проткнем соломинкой. И они будут мельче, понимаешь? Законы перспективы!
В общем, мне пришлось чуть ли не физически удерживать его от осуществления проекта.
Так нас лихорадило три дня, пока мы наконец не свалились в четыре утра в коктейльном зале «Дредноута», небритые, грязные и безумные. Через несколько часов мы проснулись засиженные мухами — их привлекло вкусное и богатое белком желе, которым мы были вымазаны с головы до ног.
