Готовили, кстати, совсем неплохо. Видит бог, у нас было достаточно поваров, оборудования и места, чтобы хорошо готовить. Все как-то делалось, хотя, честное слово, не представляю как. Видимо, ресторан сам по себе обладает какой-то инерцией и, подобно океанскому лайнеру, который давно оставили капитан и команда, некоторое время плывет вперед, тараня льды. У того, кто когда-то наладил здешнюю линию, явно имелись мозги: вдоль всей линии тянулся довольно удобный желоб с водой и изящными корзинками для приготовления пасты. В очень симпатичных холодильных шкафчиках содержалось все необходимое для заправки и украшения блюд, так что каждый повар имел под рукой целую палитру необходимых ингредиентов. Длинная барная стойка огибала обеденный зал. Там предлагалось более легкое меню — то, что обычно подают в тратториях: сэндвичи, быстро поджаренное на гриле мясо, сыры, морепродукты. Гриль в теплую погоду ставили перед входом, прямо на улице.
Я терпеливо корректировал меню, встречаясь с хозяином на несколько минут каждый день, чтобы просто узнать его кулинарные капризы. Банья кауда? Никаких проблем. Это я могу. Креветки с орегано? Почему бы и нет! Я не претендовал на сугубо свое, авторское решение там, где речь шла об итальянской кухне, чем, видимо, выгодно отличался от своего предшественника. Со мной Призраку было легко. После того, как меня стали спрашивать, что шеф думает о том, да что об этом, я понял, что, пообщавшись с ним несколько дней по три-четыре минуты, в глазах подчиненных я сделался его приближенным. Хотя, если бы кто меня спросил, какого цвета у него глаза, я затруднился бы ответить. Босс умел создавать какой-то смазанный образ — как Патти Херст на снимках, сделанных камерами слежения в банке, — постоянно в движении, все время в дверях.
По правде говоря, я не слишком сведущ в итальянской кухне. В приготовлении большинства блюд я полагался на Димитрия, хотя его опыт у Марио, в основном, ограничивался традиционным в южной Италии красным соусом и тому подобным. Но я справлялся, исполняя все капризы босса. Моя незаменимость для этого заведения стала очевидна. Тогда-то я взял и уволил наркодилера.
Это произвело на Призрака и остальное высшее руководство сильное впечатление. Я продемонстрировал свою бережливость и расчетливость: ведь парень был балластом для ресторана. Он не вышел на работу две субботы подряд без уважительной причины, да, по правде говоря, он вообще не умел готовить. Итак, я показал зубы, турнув их наркодилера, и им это понравилось. Сами-то они не смогли бы этого сделать — парень слишком много знал, а я в этом деле продемонстрировал незаурядные дипломатические способности: уже поднакопившего деньжат дилера нетрудно было убедить, что прозябание в ресторане отвлекает его от истинного призвания, что он будет гораздо счастливее, если вернется к прежнему стилю жизни — объезжать нью-йоркские бары и ночные клубы в дорогих итальянских автомобилях и торговать наркотиками. Когда я решил проблему Родригеса-Гарсиа-Переса, избавился от нескольких хитрозадых официантов и заменил никудышных поваров верными людьми из ресторана Тома и Фреда, босс наконец разглядел мое амплуа — наемный убийца.
Не то чтобы эта роль мне нравилась. Но я слез с тяжелых наркотиков и довольствовался метадоном. Я свободно заходил в бар несколько раз за вечер, чтобы нюхнуть кокаина. Это давало мне то чудесное психопатическое состояние «на грани», которое столь необходимо для резких перепадов настроения и вспышек гнева, в конечном итоге приводивших к экономии средств моего босса. Каждый день, проснувшись, я некоторое время валялся в постели, потом шел на работу — где все уже крутилось автоматически — и прикидывал, кого бы уволить. Других обязанностей у меня не было. Продукты заказывал стюард. Повара готовили — как делали это и раньше. Экспедитором был, как я уже говорил, кто попало, случалось, что и я. Также я составлял график смен, нанимал и увольнял людей; а так как штаты у нас были сильно раздуты, чаще — последнее.
Но удовлетворения от работы я не чувствовал. Каждый день смотреть в чьи-нибудь полные отчаяния глаза и произносить: «No más trabajo aquí…»
[5] — это все равно что звонить по покойнику. Особенно, если тебе задают вопрос почему. С белыми проблем не было: этих остолопов, накачанных наркотой, хоть об дорогу бей — им ничего не будет. К тому же они знали, что вот-вот уволят, и даже удивлялись, почему до сих пор этого не сделали. Но мексиканцы, эквадорцы, сальвадорцы и прочие латиносы, которые смотрят на тебя влажными глазами, понимая, что на следующей неделе не будет чека, и через неделю не будет, и задают этот ужасный вопрос «Por que? За что, шеф? Вы что, меня увольняете?», как будто не расслышали, — вот это меня сильно мучило, страшно терзало остатки моей совести. С каждым днем я залеживался в постели все дольше и дольше, парализованный чувством вины и отвращением к самому себе. Я приходил на работу все позже и позже — а вдруг на сей раз наконец-то уволят меня, и тогда мне больше не придется никого увольнять, и весь этот ужас кончится.
Не кончался. Становилось хуже и хуже. Обрадовавшись, что я настолько сократил их расходы, босс и его приспешники поставили передо мной еще более жесткие цели. Когда наконец мне пришлось перейти на самых верных и достойных, на тех самых ребят, которых я же и привел сюда и научил работать; когда пришлось посадить их на полставки из-за «недостатка денег»; когда я прочитал в их глазах слово «предатель», тут уж мое терпение лопнуло. Однажды я просто подошел к главному менеджеру, сказал «я ухожу» и ушел.
Я проспал три недели. Проснувшись, твердо решил больше никогда не работать шефом.
Готовить я буду. Надо же как-то зарабатывать на жизнь. Но руководить людьми, быть начальником — это нет. Никогда. Никогда в жизни больше не дотронусь до этой поганой папки с зажимом, не предам старого товарища, не уволю ни одной живой души.
Ушел я вовремя. Ресторан «У Джино» в конце концов рухнул и потянул за собой всю империю Серебряного Призрака. Даже исходное семейное предприятие не удалось спасти. Последнее, что я слышал о Призраке, — что он отбывает срок за уклонение от уплаты налогов.
Я оказался в пустыне.
Годы в пустыне
Такова ирония судьбы и моей карьеры — как только я слез с героина, все стало по-настоящему плохо. Сидя на игле, я был шефом, прилично зарабатывал, нравился начальству и подчиненным. Когда я перешел на стабилизирующий метадон, меня сразу перестали принимать в хорошем обществе: безработный, ненадежный, кокаинист, наверняка воришка и проныра — пусть прозябает на кулинарных задворках. В основном, я работал просто поваром, часто переезжал с места на место, иногда устраивался на работу под чужими именами.
Я работал в обветшалой гостинице на Мэдисон-авеню, где было так спокойно, что официанту приходилось подниматься наверх и будить меня, когда заходил клиент. Я был там единственным поваром, а компанию мне составляли директор и хромая посудомойка. Я стоял за буфетной стойкой в «Амстердаме», шлепал блины и жарил яичницу для политиков демократического толка и их телохранителей. Я работал в причудливом гибриде картинной галереи и бистро на Коламбус авеню, — только я и бармен-торговец наркотиками, типичный деструктивный симбиоз. Я побывал су-шефом в отличном двухзвездном заведении на Тридцать девятой. Смутно помню, что готовил там обед из четырех блюд для Поля Бокюза. Он поблагодарил меня — надо думать, по-французски. Мозг тогда был затуманен кокаином, и я имел неосторожность пообещать гардманже, что если он не поторопится с заказом, я ему глаз выбью и кое-что вместо него вставлю. Это очень не понравилось нервному менеджеру. На Второй авеню я варил голубых крабов и жарил крабовые лепешки. Потом готовил поздние завтраки в Сохо. В баре на Восьмой улице я потчевал пьяниц настоящими отбросами.
