Еда не произвела на меня впечатления. Масло казалось моему неискушенному нёбу каким-то творожистым. Молоко — основной, вернее, ритуальный продукт в жизни ребенка 1960-х — во Франции не пили. На ланч неизменно подавали сэндвич с ветчиной или горячий бутерброд с сыром croque-monsieur. Это потом выверенная французская кухня произведет на меня неизгладимое впечатление. А пока я заметил у французов как раз то, чего у них не было.
Прожив так несколько недель, мы ночным поездом уехали в Париж, где нас встретил отец в превосходном новеньком автомобиле «Ровер Седан Марк III». В Париже мы сначала остановились в отеле «Лютеция», а потом в большом, слегка обшарпанном старом здании на бульваре Османа. Наш с братом рацион несколько расширился: в него вошли бифштекс с жареным картофелем и steak hache (гамбургер). Мы делали все, что полагается делать туристам: поднимались на Эйфелеву башню, устраивали пикник в Булонском лесу, дефилировали мимо великих полотен в Лувре, пускали бумажные кораблики в фонтане Люксембургского сада — не бог весть какие забавы для девятилетнего мальчишки с быстро проявляющимися криминальными наклонностями. Больше всего на свете меня в то время занимало пополнение коллекции английских переводов приключений Тентена. Картинки, нарисованные твердой рукой Эрже — торговля наркотиками, древние храмы, далекие страны, — были для меня настоящей экзотикой. Я вынуждал своих бедных родителей покупать в английском книжном магазине Смита на сотни долларов этих альбомов — просто чтобы вознаградить меня за лишения, связанные с пребыванием во Франции. Одетый в короткие штанишки, вызывающие мой постоянный протест, я быстро становился замкнутым, угрюмым, несносным маленьким негодяем. Я постоянно ссорился с братом, придирался ко всему, был во всех отношениях обузой для своей матери в ее славной экспедиции.
Мои родители очень старались. Они водили нас из ресторана в ресторан, их, безусловно, коробило, когда мы требовали гамбургер (с кетчупом, и не иначе!) и кока-колу. Они молчаливо терпели мое ворчание насчет плохого масла и мои бесконечные издевательства над рекламой популярного безалкогольного напитка под названием «Пшитт» («хочу дерьма, хочу дерьма!»). Они притворялись, что не замечают, как я вращаю глазами и ерзаю, когда они говорят по-французски. Они изо всех сил старались, чтобы я нашел хоть что-нибудь для себя приятное в нашей жизни.
И наконец наступило время, когда они перестали брать детей в ресторан.
Я прекрасно помню этот момент — это была настоящая пощечина. Это был сигнал, что еда — это важно. Это был вызов. Когда меня отвергли, что-то во мне раскрылось.
Городок назывался Вьен. Мы ехали мили и мили, прежде чем попасть туда. Мы с братом еще не остыли от Тентена и были до ужаса капризные и вредные. Французская провинция, дороги в три ряда, зеленые изгороди, возделанные поля, деревни, похожие на картинки из сказок. К тому времени родители уже несколько недель выдерживали неослабевающие жалобы на противную еду. Они послушно заказывали нам гамбургеры, сырые овощи, сэндвичи с ветчиной и тому подобное. Они свыклись с нашим нытьем, что кровати слишком жесткие, подушки слишком мягкие, а туалеты и ванные комнаты — какие-то странные. Они даже стали позволять нам немного разбавленного водой вина, как это принято у французов, — лишь бы мы наконец заткнулись. Бедняги повсюду таскали за собой двух самых противных на свете маленьких американцев — брата и меня.
Во Вьене все было по-другому.
Родители припарковали сияющий новенький «ровер» на стоянке возле ресторана под многообещающим названием «Пирамида», сунули нам припасенную заранее пачку Тентенов и… оставили нас в машине!
Это был болезненный укол. Мы с младшим братом просидели в машине больше трех часов. Они показались двум несчастным детям целой вечностью. У меня было время на размышления: что же там такого хорошего, в этих стенах? Они там ели — это я знал точно. И для них это почему-то было важно. Даже в неразумном возрасте девяти лет я смог почувствовать, с какими радостью, волнением, чуть ли не благоговением наши измученные родители ждали этого события. А вишисуаз был еще свеж в моей памяти. Оказалось, что еда — это важно! Это может стать событием. Здесь есть свои тайны.
Теперь-то я, конечно, знаю, что «Пирамида» даже в 1966 году была центром кулинарной вселенной. Бокюз, Труагро — да все поработали здесь под началом легендарного, великого и ужасного хозяина, Фернана Пуана. Пуан был великим кулинаром своего времени, а «Пирамида» считалась Меккой всех гурманов. Так что для моих родителей-франкофилов это было настоящее паломничество. Я понял это своими примитивными девятилетними мозгами еще тогда, сидя в припаркованной машине.
Итак, все изменилось. И я тоже изменился.
Во-первых, я разозлился. Злость, великая движущая сила моей жизни, заставила меня занять более активную позицию в отношении еды. Там же и тогда же я принял решение превзойти своих родителей-гурманов. Кроме того, так я мог утереть нос еще не прошедшему инициацию младшему брату. Я им покажу, кто тут настоящий гурман!
Телячьи мозги? Липкие, сопливые сыры, от которых пахнет, как от ног покойника? Конина? Зобная железа? Несите! Теперь я выбирал самую шокирующую пищу. Остаток этого лета и в следующие летние каникулы я ел все. Я трудился над вязким сыром грюйер, полюбил отвратительное жирное нормандское масло — особенно, если намазать им багет, а потом окунуть его в горький горячий шоколад. Как только представлялась возможность, я отхлебывал красного вина, попробовал фритюр — маленькие, жаренные целиком рыбки с соусом персиллада. Мне нравилось их есть с головой, глазами и костями — целиком. Я ел миноги в масле, колбасу с чесноком, телячьи почки, кровяные колбаски буден нойр, которые брызгали кровью мне на подбородок.
И я попробовал свою первую устрицу.
Это было по-настоящему значительное событие. Примерно как потеря девственности. Я вспоминаю это даже с большим удовольствием.
Август того первого лета мы провели в Тест-де-Буш, крошечной устричной деревеньке в заливе Аркашон, в департаменте Жиронда на юго-западе Франции. Мы жили там у тети Жанны и дяди Гюстава, в белом домике с красной черепичной крышей. Здесь проводил лето мой отец, когда был мальчиком. Тетя Жанна была старомодной пожилой дамой в очках. От нее уже слегка попахивало. Дядя Гюстав, чудак в комбинезоне и берете, курил сигареты-самокрутки, которые, как мне казалось, исчезали у него во рту. Мало что изменилось в Тест-де-Буш с тех пор, как здесь отдыхал мой отец. Соседи по-прежнему промышляли ловлей устриц, а их жены выращивали кроликов и помидоры на заднем дворе. В домах было по две кухни: внутри дома и открытая — так называемая «рыбная кухня». Имелась ручная помпа, чтобы качать воду из колодца. На задворках стояла деревянная уборная. Повсюду шныряли ящерицы и грелись на солнце улитки. Главные местные достопримечательности — дюна Пила (самая большая дюна в Европе!) и небольшой курортный городок Аркашон, куда слетаются французы на Большие каникулы. Большим событием стало появление телевизоров. В семь часов, когда две национальные станции выходили в эфир, дядя Гюстав ключом, обычно висевшим на цепочке у него на поясе, торжественно отпирал шкафчик, за створками которого находился экран.
