Здесь нам с братом нравилось больше. Здесь у нас было больше занятий. Климат больше походил на привычный нам, и к тому же, очень привлекали немецкие блиндажи. Еще мы охотились на ящериц, вооружившись вполне доступными петардами. Их можно было приобрести вполне легально (!), что называется, без переплаты. Неподалеку был лес, и там жил отшельник. Мы с братом проводили часы, подглядывая за ним из кустов. К этому времени я уже мог читать комиксы по-французски. И, конечно же, я ел — еще как ел! Густой коричневый рыбный суп, салат из помидоров, маринованные мидии, цыпленок по-баскски (мы жили всего в нескольких милях от Страны Басков). Совершали однодневные вылазки в мыс Ферре, на дикий, захватывающей красоты атлантический пляж с огромными накатывающими волнами. Везли с собой длинные багеты, колбасу, головку сыра, вино и «Эвиан» (воду в бутылках, о которой дома мы и не слыхивали). В нескольких милях к западу было пресноводное озеро Казо. Мы с братом брали напрокат водный велосипед и уплывали на глубину. Мы ели вафли, чудесные горячие вафли со взбитыми сливками и сахарной пудрой. В то лето все музыкальные автоматы играли «Белый оттенок бледного» в исполнении «Прокол Харум» и «Эти ботинки сделаны для прогулки» — Нэнси Синатра. Французы слушали эти песни снова и снова. Иногда их заглушал рев французских реактивных самолетов, проносившихся над озером, — они летели на ближайший аэродром. С рок-н-роллом, хорошей едой и подручными взрывчатыми веществами я был вполне счастлив.
Итак, когда наш сосед месье Сен-Жур, занимавшийся устричным промыслом, пригласил нас выйти в море на его пинассе, я пришел в восторг.
В шесть утра, соответствующим образом обутые, мы погрузились в маленькую деревянную лодочку месье Сен-Жура, прихватив корзины с едой. Хозяин был грубоватый старикан, одетый, как и мой дядя, в древний хлопчатобумажный комбинезон, холщевые туфли и берет. Похоже, у всех, кто пьет много местного бордо, такие загорелые, обветренные лица, впалые щеки и красноватая сетка жилок на носу и щеках. Месье Сен-Жур заранее не посвятил своих гостей в детали. Мы добрались до буйка, отмечавшего границу его устричного парка, то есть огороженной секции дна бухты. После чего мы сидели… и сидели… и сидели на безжалостном августовском солнце, ожидая, пока наступит отлив. Идея состояла в том, чтобы проплыть над изгородью, а потом сидеть и ждать. Лодка медленно опускается с отливом, пока не окажется на дне бухты. И тогда мсье Сен-Жур и, вероятно, его гости тоже, должны сгребать устриц, тут же, на месте избавляя их от паразитов, которые могли бы повредить улову, а лучшие — сразу отбирать на продажу.
Я помню, как мы бродили по «устричному парку», когда между дном лодки и дном бухты оставалось еще около двух футов. Мы уже съели бри и багеты, запив их водой «Эвиан», но я был все еще голоден и недвусмысленно дал это понять.
Услышав это, месье Сен-Жур, словно бросая вызов своим американским гостям, на неразборчивом местном диалекте спросил, не решится ли кто-нибудь из них попробовать устрицу.
Мои родители колебались. Вряд ли они думали, что это вообще возможно, — съесть в сыром виде одно из этих скользких существ, плавающих в воде под нами. Мой младший брат с отвращением отказался.
Но я, и этим моментом своего детства я всегда гордился, храбро встал и с улыбкой принял вызов.
Этот незабываемо сладостный момент моей личной истории до сих пор гораздо более памятен мне, чем другие первые опыты: первый половой акт, первое посещение дома терпимости, первый день в школе, выход первой книги. Месье Сен-Жур поманил меня к планширу, наклонился — голова его скрылась под водой — и вынырнул с зажатой в заскорузлом кулаке раковиной — огромной, неправильной формы, покрытой илом. Заржавленным устричным ножом он открыл ее. Мой младший брат отшатнулся, увидев эту блестящую, вызывающую сексуальные ассоциации субстанцию, еще влажную и практически живую.
Я опрокинул содержимое раковины себе в рот, как велел сияющий месье Сен-Жур, и с хлюпаньем всосал его. Это был вкус морской воды, рассола, сырого мяса… и в каком-то смысле будущего.
С этого момента все изменилось. Все.
Я не только выжил — мне понравилось!
Это было волшебство, о котором до тех пор я лишь смутно и весьма неприязненно догадывался. Я попался на крючок. Родители содрогнулись, младший брат смотрел на то, что я делаю, с нескрываемым изумлением и отвращением, и это тоже заставило меня укрепиться во мнении, что наконец-то я стал настоящим мужчиной. Я совершил поступок, вкусил от запретного плода, и началась продолжающаяся всю мою жизнь саморазрушительная гонка за следующим опытом — будь то наркотики, секс или какие-нибудь другие ощущения. Да, все началось с устрицы.
В этот момент я узнал нечто важное. Почувствовал нутром. Это оказалось физическим, духовным, даже, если хотите, сексуальным открытием. И назад ходу не было. Джинна выпустили из бутылки. Я родился как повар.
Еда приобрела надо мной некую власть.
Она могла вдохновлять, удивлять, шокировать, волновать, производить впечатление. В ее власти было доставить удовольствие мне… и другим. Это важная информация.
В то лето и в следующие летние каникулы я часто один уходил к порту, где с прилавка можно было купить коричневый пакет немытых черных устриц. Их продавали дюжинами. После нескольких уроков, полученных от моего закадычного друга и брата по крови месье Сен-Жура, который теперь с удовольствием распивал со мной после обеда столовое вино с сахаром, я легко открывал раковины устриц — просовывал устричный нож и отмыкал раковину, как Аладдин пещеру, полную сокровищ.
Бывало, сижу на огороде среди помидоров и ящериц, ем устриц, пью «Кронненбург» (Франция — превосходная страна для несовершеннолетних выпивох) и листаю чудесные комиксы «Модести Блэйз», «Орущие детки», а картинки плывут у меня перед глазами, потому что я курю ворованную сигарету «Житан». Вкус устриц все еще ассоциируется у меня с этим легким головокружением, запретными выпивками, запахом французских сигарет, вкусом пива, незабываемым чувством, что делаешь что-то недозволенное.
Тогда у меня еще не было намерения стать профессиональным поваром. Но, оглядываясь на свою жизнь, пытаясь найти роковую развилку на дороге, вычислить, с какого же момента все пошло наперекосяк и я сделался жадным до удовольствий и чувственных наслаждений типом, гоняющимся за сильными, пусть даже пугающими впечатлениями, вечно стремящимся заполнить пустоту чем-то новым, я склонен во всем винить месье Сен-Жура с его устрицей. Хотя, разумеется, сам во всем виноват.
Еда — это секс
В 1973 году у меня была несчастная любовь. Я закончил школу на год раньше положенного, чтобы следовать за предметом страсти в колледж Вассар. Чем меньше будет сказано об этом периоде моей жизни, тем лучше. Давайте ограничимся тем, что к восемнадцати годам я был совершенно неуправляемым молодым человеком и беспечно проваливал экзамены (мне было скучно посещать занятия). Я злился на себя и на всех остальных. Я использовал мир как пепельницу. Если я не спал, то пил, курил травку, хулиганил и норовил тут же поиметь любую девчонку, которая по глупости хоть немного интересовалась мною. Откровенно говоря, я был испорченным, жалким, нарциссичным, склонным к саморазрушению, безмозглым оболтусом, и что мне требовалось, так это хороший пинок под зад. Никчемный и несчастный, я отправился летом в Провинстаун на Кейп-Коде. Туда поехали мои друзья, и этого мне было достаточно.
