Провинстаун был (и является) небольшой португальской рыбацкой деревушкой, там, где мыс изгибается крючком. В летние месяцы, однако, деревня превращалась во что-то среднее между Таймс-сквер и Кристофер-стрит. Помните, это были семидесятые, и когда-то вполне респектабельный порт Новой Англии наполнился туристами, экскурсантами, хиппи, рыбаками, браконьерами, шлюхами, наркоманами, кубинскими беженцами, попавшими сюда через Ки-Уэст, а также весьма энергичными и подвижными геями. Для неприкаянного молодого человека с развитой чувственностью — среда идеальная.
К несчастью, я нуждался в деньгах. Моя подруга, она то бросала меня, то возвращалась, — подрабатывала в пиццерии. У сокурсников, которым раньше случалось проводить лето в Провинстауне, была работа. Они готовили, мыли посуду, работали официантами — обычно ночью, так что утром мы все отправлялись на пляж, курили травку, нюхали кокаин, баловались «кислотой», купались голыми — словом, предавались обычным развлечением тинейджеров.
Устав от того, что я залезаю в общие деньги, раздраженный и практичный сосед по комнате устроил меня мыть посуду в ресторане, где подрабатывал официантом. Мойщики посуды (прозвище — «ловцы жемчуга») — самые нестабильные из работников ресторанного бизнеса. Поэтому стоило какому-нибудь обормоту не выйти на работу два дня — и меня брали на его место, чему я, по правде говоря, не слишком радовался.
Скрести котлы и сковородки, драить тарелки, чистить горы картошки, отрывать «бороды» у мидий, раскрывать створки раковин, чистить креветки — все это вовсе не казалось мне заманчивым. Но именно с такой грязной работы я начал свой путь в шеф-повара. Именно она вывела меня на дорогу, по которой я до сих пор иду.
Ресторан «Дредноут» — ну, вам, наверно, случалось есть в таких местах — это большая старая развалюха из плавника. Стоит в воде на старых-старых деревянных сваях. В плохую погоду брызги волн, бьющихся о волнолом, долетают до окон обеденного зала. Деревянная кровля, эркеры, а внутри — классическая старая Новая Англия. В общем, утлая посудина, типичное йо-хо-хо: рыболовные сети, фонари «молния», буйки, антикварная корабельная утварь, стойка, сделанная из половины шлюпки. Стиль — обломки кораблекрушений.
Мы кормили толпы туристов, наводнявших город с 4 июля до Дня труда, жареными моллюсками, жареными креветками, жареной камбалой, жареными гребешками, картофелем фри, омарами на пару, несколькими разновидностями бифштексов, приготовленных на открытом огне или на гриле, отбивными, рыбным филе.
Мне на удивление нравилась моя работа. Владельцы «Дредноута», престарелые и вечно полупьяные, на кухню заглядывали довольно редко. Официантки были привлекательные и жизнерадостные. Никогда не отказывались выпить и легко дарили свою благосклонность.
А что же повара?
Повара, как теперь говорят, рулили!
Там был Бобби, шеф-повар, бывший хиппи, мужик под сорок. Как многие в Провинстауне, он когда-то приехал сюда на каникулы и остался. Жил здесь круглый год: летом готовил, зимой крыл крыши, плотничал и сторожил дома. Еще была Лидия, полусумасшедшая, но степенная на вид разведенка из Португалии с дочкой-подростком. Лидия готовила похлебку из моллюсков, которая считалась нашим фирменным блюдом. А еще она отвечала за гарнир. Была сильно пьющая. Томми у нас занимался обжаркой. Сдвинутый на серфинге тип с глазами цвета электрик. Все время двигался, раскачиваясь взад-вперед, как слон, — чтобы «сохранить инерцию». Майк, бывший зэк, по совместительству наркодилер, приторговывал мефедрином. В ресторане он занимался салатами.
На кухне они были просто боги. Одевались по-пиратски: поварские куртки с отрезанными рукавами, джинсы, обтрепанные и выцветшие банданы, фартуки с пятнами запекшейся крови, кольца в ушах, фенечки на запястьях, бирюзовые бусы под горло, на пальцах кольца из ракушек или слоновой кости, татуировки — в общем, останки декора давно прошедшего Лета любви.
Эти люди держались с апломбом. Казалось, они ничего не боятся. Они пили все, что попадалось им на глаза, крали все, что не приколочено гвоздями, и вели себя с другими работниками, завсегдатаями бара и случайными посетителями, как с людьми второго сорта. Ходили с большими ножами, которые натачивали до остроты бритвенного лезвия. Небрежно швыряли грязные кастрюли и сковородки через всю кухню мне в мойку и никогда не промазывали. Разговаривали на своем собственном особом диалекте — смеси молодежного жаргона с диалектом местных португальцев, — неизменно с ироническими интонациями. Называли друг друга «наппарник» вместо «напарник», или «д’рогой» вместо «дорогой». Они тащили с работы все, что можно было стащить, делая запасы на трудную зиму. Дважды в неделю вечером шеф-повар подгонял свой «фольксваген» к двери кухни и загружал в багажник филейные обрезки, коробки замороженных креветок, банки пива, бекон. На полке, там, где обычно держат бутылки с уксусом, маслом и тому подобное, у каждого из поваров неизменно стояли как минимум два высоких стакана, — как правило, «Кейп Кодер», «Си Бриз» или «Грейхаунд». Внизу, в холодном чулане, случалось выкурить косячок, а кокаин, хотя и очень дорогой в те времена, так называемый наркотик для богатых, можно было раздобыть где угодно. В день зарплаты деньги передавались на кухне по кругу, туда-сюда — оплата долгов за наркотики и проигранных споров.
В этот свой первый год в Провинстауне я часто наблюдал «плохое поведение», если можно так выразиться, что произвело на меня сильное впечатление. Эти ребята были настоящие мастера, преступники, сексуальные гиганты — не то, что мои дружки по колледжу. Грабители с большой дороги, браконьеры, головорезы — они представлялись мне, жалкому мойщику посуды, заколдованными принцами. Жизнь повара была полна приключений, воровства, мародерства. Они дефилировали по жизни, не обращая никакого внимания на разные условности. Мне понравилось быть по ту сторону черты.
Но был один момент в то лето, когда я совершенно точно осознал, чего же именно хочу.
К тому времени я несколько продвинулся по служебной лестнице. Майк был в одном из своих мефедриновых марафонов, и меня поставили на салаты: я раскладывал по тарелкам коктейли из креветок, открывал раковины устриц, заправлял консервированного омара майонезом, наполнял бокалы для шампанского клубникой со сливками.
Линия в «Дредноуте» длинная и узкая: холодные закуски у самой входной двери, «двухпалубный» агрегат, в который мы штабелями укладывали дюжины омаров по полтора-два фунта, а потом захлопывали тяжелые металлические дверцы и поворачивали «штурвал», пуская пар. Затем идет ряд фритюрниц, затем большой выдвижной рашпер фирмы «Гарленд», еще несколько печек и, наконец, кирпичный камин для жарки на гриле. А с другой стороны — все обычные на кухне предметы: деревянная доска, стойка с мармитом, а под ней — холодильные камеры для продуктов. За печью, у которой работал Бобби, шеф-повар, была голландская дверь с открытой верхней створкой — чтобы туристы могли взглянуть на омаров или поджаривающиеся куски мяса, если у них будет настроение.
Однажды в выходной приехала большая свадьба: невеста, жених, шаферы, семья, друзья и родственники. Счастливая молодая пара прибыла к нам праздновать сразу после бракосочетания и, возможно, небольшой вечеринки. Они уже были хороши, когда приехали. Даже издалека, от моих салатов, я увидел, как Бобби что-то втюхивает кому-то из гостей. В какой-то момент в кухне появилась невеста и спросила, «нет ли у кого травки». Потом вся свадьба переместилась в обеденный зал, и я забыл о них.
