Служитель не удержал равновесия.
Полетели на пол увесистые глиняные кружки!
Бамм!!!
Ядерным взрывом разбросало по углам густую имбирную пену!
Незадачливый посетитель тут же вскочил на ноги... Господи! Свет ещё не видывал этакой смешной и глупой физиономии — круглое, чуть тронутое оспинами лицо с широким носом и щербатым ртом, дополняли красные оттопыренные уши и наивные, вылупившиеся на окружающих, глаза — типичное лицо этакого деревенского простофили, явившегося в город на заработки, но ничего не заработавшего, а лишь спустившего на городские соблазны последние, прихваченные с собой, деньги. А причёска, причёска-то! Раньше, ещё в хрущёвские времена, так стригли младших школьников и дошколят — лысая, почти наголо стриженая, башка, а на лбу — такая небольшая трогательная чёлочка.
Вскочив на ноги с самой глупейшей улыбкой, какую только можно было себе представить, простофиля поскользнулся на разбитом пиве и снова упал, да так неловко, что случайно зацепил локтем стоявшие на соседнем столе кружки — и те с грохотом повалились следом.
— Что?! Что это тут такое?! — подбежав, заволновался хозяин. — Эй, слуги, а ну держите его. Пусть заплатит за пиво и разбитые кружки!
— Я заплачу, заплачу, дядька! — ещё больше вылупив глаза, загундосил бедолага. — У меня ведь есть деньги — целых два цяня!
— Два цяня? — трактирщик Ань Гань воздел руки к небу. — Да одна кружка стоит четыре!
— А больше у меня нету.
Схватившись за край стола, лупоглазый попытался подняться... И конечно же опрокинул на себя стол со всем, что на нём было!
— О, Будда! Да видано ли где такое дело? — закричал хозяин корчмы. — Ты откуда ж такой взялся?
— Из деревни Фуньцзянь! — с гордостью отозвался простофиля. — Сейчас вот поднимусь и сполна расплачусь с тобой, дядька. Так и быть — отдам все свои деньги!
— Два цяня?!!!
— Так ведь нету больше! Ну, хочешь, ещё отдам пояс?
— Вот этот, верёвочный?
— Это добрая, крепкая верёвка, — похвалил лупоглазый. — У нас в деревне не один уж успел повеситься на этой верёвочке, пока я не прибрал её себе — чего ж добру пропадать? Теперь, трактирщик, уж, так и быть, она твоя!
— Можешь на ней тоже повеситься, — охотно съязвил кто-то. — За компанию с деревенскими.
— Сам вешайся на своей верёвке, лупоглазый! — рассвирепел Ань Гань. — А мне заплати за ущерб!
— Мы за него заплатим, старина! — утешил трактирщика какой-то высоченный мужик с длинной пегой бородой. — Вот тебе цяни. А он пусть нас повеселит — песню споёт какую-нибудь или стихи расскажет. Умеешь песни-то петь, парнище?
Бедолага важно кивнул:
— Умею! Ужас, как люблю даже. Только вот не дают.
А ведь он совсем ещё молодой, — отметил для себя Баурджин. Лет семнадцать-двадцать. Экая деревенщика! А ведь сейчас ещё и запоёт, пожалуй.
— Йи-и-и-эх! — набрав в грудь побольше воздуха, парень распахнул свой щербатый рот так широко, словно собрался проглотить всю харчевню вместе с находившимися в ней людьми. И затянул:
Слива в лесу опадала-а-а-а-а-а!
Баурджин — как и многие — поспешно заткнул уши: показалось, будто где-то рядом заорал что есть силы испуганный чем-то осёл.
Опадала в лесу слива-а-а-а-а!
— И не в лесу, а в саду, — скривившись, поправил пегобородый мужик. — Я эту песню знаю.
— Так я и пою — в саду! — парень развёл руками и пояснил. — В лесу, конечно, тоже, бывает, растут сливы, как им там не расти? Но эти сливы не те, что домашние, садовые. Они, знамо дело, кислее. А если уж кто собрался варить варенье, тот знает, садовая слива куда как лучше лесной, которая, сказать по правде, и вовсе никакая не слива, а терень.
Князь даже усмехнулся — вообще, этот пучеглазый парень рассуждал вполне логично, только вот явно не к месту.
— Нет, не надо нам больше песен, — поспешно замахал рукам трактирщик Ань Гань. — Лучше вот глотни-ка пивка! Я угощаю. Пей, пей... А то распугаешь мне своим пением всех посетителей.
— Благодарствую, — парень глотнул из кружки и поперхнулся. — Ну и пойло!
— Что б ты понимал! — снова рассердился Ань Гунь. — Это вкуснейшее имбирное пиво!
— А я вообще никакого пива не пью, — тут же огорошил его пучеглазый. — Горькое. Вот вино бывает и вкусное, а пиво... Горечь одна, что и сказать!
— Вот чучело! — трактирщик в сердцах всплеснул руками. — Ну, уж вина-то я тебе не налью, и не думай.
— А! — парень вдруг окинул его взглядом и заморгал. — Так ты, верно, хозяин этой харчевни?
— Верно подмечено! — тут же съязвили за соседним столом. — Молодец, деревенщина, — палец в рот не клади!
— Да, я вот, хозяин и есть, — со скорбным видом поклонился Ань Гань.
— Вот ты-то мне и нужен!
— Я тебе нужен?! Зачем?
— Вижу, тут у вас весело, — уселась за столик к нойону незаметно вошедшая Сиань Цо. — Песни поют, шутят.
— Да уж не скучно, — расхохотался князь. — Ты что такая замученная?
— Так работаю же, — девушка махнула рукой. — Вот так один раз неудачно пошутишь, и...
— Что, в самом деле, не нравится?
— Да нет, — Сиань Цо улыбнулась. — Просто привыкнуть надо. Может, всё-таки поднимемся ко мне, господин на...
— Тсс! — князь поспешно огляделся по сторонам. — Меня тут не знают.
— Ну, тогда пошли, господин... князь.
Расплатившись с хозяином харчевни, Баурджин следом за Сиано Цо вышел во внутренний дворик, усаженный цветущими яблонями. Пройдя по неширокой аллее, они поднялись на галерею, и уже оттуда очутились в арендованном девушкой жилище — необжитом, пустом и гулком, как своды пещеры.
— Извините, господин, — Сиань Цо сбросила плащ на узкое гостевое ложе. — Я ещё не навела здесь уют — некогда. А нанять слуг — пока нет денег, всё жалованье ушло на оплату жилья.
— Ай-ай, — шутливо посетовал князь. — Ах, как скверно-то!
— А вот в спальне у меня — более-менее, — девушка улыбнулась. — Я ведь там сплю.
«Интересно, с кем?» — хотел было спросить Баурджин, но вовремя удержался, посчитав сей вопрос чересчур пошлым.
— Проходите, господин наместник!
Сиань Цо уже сняла верхний халат, оставшись в нижнем одеянии из тонкого золотистого шёлка, тонкого почти до полупрозрачности, отнюдь не скрывавшего, а наоборот подчёркивающего соблазнительные изгибы тела, волнующую округлость груди с остро-торчащими сосками.
— Какое прекрасное платье, — подойдя ближе, князь положил ладонь на грудь девушки.
