За последние 200 000 лет череп человека также претерпел изменения: он стал менее тяжелым, уменьшились надбровные дуги, стали более тонкими кости, а также сократилась разница в размере клыков у женщин и мужчин. Та же закономерность наблюдается и у серебристо-черных лисиц и других прирученных видов. Вероятно, подобные изменения вызваны снижением уровня гормона тестостерона, который влияет на поведение и на рост костей. Тестостерон оказывает специфическое воздействие на разных этапах развития организма. У тех, кто в утробе матери подвергался воздействию относительно высоких концентраций тестостерона, обычно меньшего размера лоб, более широкое лицо и выдающийся подбородок. У мужчин с повышенным уровнем тестостерона в период полового созревания лица более вытянутые и более выражены надбровные дуги. Мужчины с таким очень «мужественным» лицом воспринимаются как более доминантные особи.
При изучении древних окаменелостей современного человека ученые обратили внимание на то, что у наших древних предков в основном намного более выраженные надбровные дуги, чем у представителей нашего вида в более поздний период. Но можно ли более точно установить, когда именно проявились эти изменения? Найти ответ на этот вопрос вызвалась команда специалистов по эволюционной антропологии из США, которые измерили и сопоставили образцы черепов: некоторые возрастом от 200 000 до 90 000 лет, другие не старше 80 000 лет и, наконец, большое число экземпляров возрастом не более 10 000 лет. Было обнаружено, что наиболее выражены надбровные дуги у черепов возрастом более 90 000 лет по сравнению с более поздними образцами. Высота лица также была больше у более древних представителей вида. Процесс «феминизации» человеческого лица продолжился в эпоху голоцена. Возможно, что такие изменения черт лица зависели от изменения уровня тестостерона. Если это так, то более изящные и «женственные» формы черепа – как у женщин, так и мужчин – могли быть побочным продуктом отбора по признаку социальной терпимости по мере увеличения численности популяций. Представить, как действовал отбор, достаточно легко. Эволюция, как блестяще сформулировал генетик Стив Джонс, представляет собой «экзамен из двух заданий». Недостаточно просто выживать, необходимо также воспроизводить себе подобных – передавать свои гены следующему поколению. Если вы – изгой, то сдать или даже попытаться сдать вторую часть экзамена вам может быть не по силам. Поэтому если у мужчин со сниженным уровнем агрессии было больше шансов иметь потомство, то такой признак быстро распространился бы в популяции. По мере развития человеческого общества, когда наши предки стали жить в более тесном соседстве, они стали больше полагаться на общество в вопросах выживания: получается, мы, даже не подозревая, одомашнили самих себя.
Есть еще одна общая черта между одомашненными животными и человеком, и в нас она доведена до предела. Мы очень медленно развиваемся. Люди дольше, чем потомство какого-либо дикого вида, остаются малышами, по-щенячьи беспомощными. Малыши и молодняк обычно более доверчивые, более дружелюбные, более игривые и больше учатся, чем взрослые. Представьте себе различные случаи, когда человеку удавалось мириться с присутствием диких животных или даже отлавливать их, чтобы в дальнейшем они не просто привыкли к людям, но и готовы были с ними сотрудничать, – в таком случае гораздо логичнее выбирать молодых особей, будь то щенки, телята и жеребята. И если предположить, что в последующих поколениях именно те животные, которые медленнее развивались и дольше оставались восприимчивы к влиянию человека, имели больше шансов продолжить союз с людьми, то становится понятно, каким образом одомашнивание видов – без явного намерения – «заставляло» животных дольше оставаться молодыми.
«Одомашнив» самих себя, мы изменили то, как на нас действует естественный отбор: преимущество стало отдаваться тем, кто дольше не старел, по крайней мере с точки зрения поведения. На первый взгляд это несложное превращение. Ранее некоторые гипотезы опирались на представления о неотении: в некотором роде остановленное развитие, позволяющее взрослым организмам оставаться более похожими на детей, как физически, так и в отношении поведения. Более подробный биологический анализ, в частности генетический, исключает данную теорию. Все далеко не так просто. «Детскость», конечно, играет определенную роль, но только ею все не ограничивается. Сегодня мы только начинаем понимать взаимосвязи между нашими генами, гормонами и окружающей средой, в том числе другими видами. И тем не менее, возможно, все изменения, составляющие «синдром одомашнивания», – поведенческие, физиологические и анатомические – в различных одомашненных видах что-то объединяет. Это «что-то» – определенная популяция клеток эмбриона, которые в дальнейшем дают начало различным клеткам и тканям организма, от клеток надпочечников до синтезирующих пигмент клеток кожи, частей лицевого скелета и даже зубов. Различные варианты развития этих эмбриональных клеток, которые называются клетками нервного гребня, практически идеально совпадают со всеми признаками синдрома одомашнивания. Если нужно предсказать, какие последствия вызовет дефект одного-двух генов в клетках нервного гребня, логичнее всего предположить, что это повлияет на определенные гормоны и черты поведения, форму лица и размер зубов, а также вызовет любопытные изменения в пигментации кожи. Пока это только гипотеза, однако многообещающая: предсказания, сделанные с ее помощью, могут быть проверены опытным путем. У эмбрионов одомашненных животных должно быть меньшее число клеток нервного гребня. И если удастся выявить мутации, связанные с одомашниванием, которые затрагивают клетки нервного гребня, то можно будет объяснить сам синдром одомашнивания – а также почему у разных млекопитающих под влиянием одомашнивания проявляются сходные изменения. Время и новые исследования покажут, справедливы ли догадки ученых.
Философ XVIII века Жан-Жак Руссо считал цивилизованного человека в некоторой степени «дегенератом»: бледная, вялая тень благородно-дикого предка. Однако философы-гуманисты рассматривали «одомашнивание» как положительное явление, которое отдаляет человека от первоначального состояния дикаря. Вопрос о самоодомашнивании человека стали интерпретировать с политической и моральной точек зрения. Такое злоупотребление идеями биологии всегда имело место, но у эволюции отсутствует нравственная сторона. То, что происходит, происходит потому, что естественный отбор оставляет те адаптации, которые полезны именно в этот момент именно в этих природных условиях, и отсеивает остальные. То, что было хорошо для наших предков, сегодня может быть не так уж полезно для нас. С моральной точки зрения наши предки были не лучше и не хуже нас. Люди научились лучше сосуществовать в обществе просто потому, что это практично, а не из высших нравственных принципов. Мы же не будем утверждать, что собака морально превосходит волка, корова – тура, а культурная пшеница – родственные ей дикие злаки.
Физические изменения, постепенно происходившие с людьми, которые, похоже, отражают тенденции к снижению агрессии и увеличению толерантности, соответствуют тому, что мы наблюдаем у домашних животных, но также согласуются с различиями, существующими между дикими видами. Например, бонобо – родственники шимпанзе, однако они менее агрессивны и более игривы. Помимо этого, они развиваются медленнее, чем шимпанзе: малыши бонобо менее пугливы и более зависимы от матери. У бонобо разница в форме черепа и размере клыков у особей мужского и женского пола меньше, чем у шимпанзе. Данные анатомические изменения, вероятно, появились как случайные, побочные эффекты отбора по признаку общительности, как это наблюдалось у серебристо-черных лисиц. По всей видимости, процесс, подобный «самоодомашниванию», – весьма распространенное явление в эволюции млекопитающих, по крайней мере тогда, когда бо́льшая социальная терпимость способствует «эволюционному успеху».
