Нервы – не казенные.
Отказ, разве что чуть более вежливый, услышали и Ардонские. А Лорену, которой стало просто интересно, послали далеко и образно. Да так, что Матильда сама собой восхитилась.
Лорена не восхитилась, но задумалась, что такое «антисоветчик», какая «Чукотка» по ней плачет и кто такой «Волдеморт», за которого ей посоветовали выйти замуж. И временно отвязалась.
А девушки продолжали нервничать настолько, что не спустились даже к ужину. И с радостью нырнули в забытье сна.
В одном Рид был полностью прав. Узнай супруга о его ране, ее бы точно ничего не остановило.
Матильда Домашкина
Как известно, здесь – не лучше, чем там.
Плюс этого «здесь» только в том, что на работе плакать некогда. Да и работала в основном Мария-Элена, Матильда только подсказывала.
Как стать специалистом?
Найти себе учителя, постоянно находиться рядом с ним и учиться, учиться, учиться…
Это с Марией-Эленой и происходило. Работать ей нравилось, Матильда оказалась неплохим учителем, так что девушка уверенно себя чувствовала в роли секретарши, да и помощника тоже.
А вот Матильда переживала и нервничала.
Мария-Элена успокаивала сестру как могла, но к вечеру выглядела так, что Давид встревожился.
– Что случилось? Малена?
И что тут было сказать? «У сестры муж пытается бунт задавить, а я нервничаю?»
Девушки выбрали промежуточный вариант. Вранье, конечно, но не до конца. Малена вздохнула.
– Я все о родных думаю. И письмо то перечитывала… которое Булочников жене написал. Не любил, всю жизнь прожил с постылой бабой, а вот ведь как повернулось…
Давид пожал плечами. Как человек с двумя сестрами, он знал, что женщина – существо непредсказуемое, и понимать его иногда не надо. Только поддержать и посочувствовать.
– Можно я еще раз письмо посмотрю?
– Конечно…
Ксерокопия письма перекочевала в руки Давида Асатиани.
Мужчина вчитался, потер подбородок, на котором к вечеру появилась синеватая тень щетины.
– Странно как-то.
– Неужели? – удивилась Малена, которой как раз ничего странным не казалось. Мало ли как жили, когда пора умирать приходит, люди по-разному поют…
– Странно. Циник, купец, предприниматель, который вырос в борделе, женился ради титула, – и такие нежности?
– Может, и правда любил?
Давид покачал головой:
– Нет. Малена, ты у меня чудо, но в мужчинах совсем не разбираешься.
Девушка и спорить не стала, молча развела руками. И то верно, откуда в монастыре мужчины? И вместо дурацкого кокетства поинтересовалась:
– А что тогда? К чему было все это писать? О ребенке сообщить?
– Все так и подумали. И сто лет думали, – согласился Давид. И довольно улыбнулся. – А я бы не только о ребенке подумал, но и о его наследстве.
Малена, будучи герцогессой, поняла его мысль с полувзгляда.
– Ты считаешь, что Булочников спрятал где-то свои капиталы – те, что не смог вывезти, – и написал об этом жене? Иносказательно?
– Умница. – Давид коснулся губами пальцев девушки.
– Но почему не поняла его жена? Дети?
– Я на досуге почитал немного о твоем предке. Его жена, обедневшая графиня, умерла через два года после эмиграции. Насмотрелась всякого во время бегства, заболела, слегла… то, что творилось в стране, любого подкосило бы. Деньги в семье были, но не так много, чтобы век прожить безбедно, дети принялись устраиваться в жизни, торговать, крутиться, потом война грянула…
Матильда и не помнила таких подробностей, но готова была поверить.
– Если бы в письме было «зарыто наследство старушкино под камнем на площади Пушкина», это бы не пропустили. А лирика… детки просто не задумывались об этом.
И ведь верно.
Да, мы любим своих родителей. А кто знает, как зовут мальчика, который был первой любовью вашей мамы? В каком классе впервые поцеловался папа? С кем потерял невинность? С кем танцевал школьный вальс? Как объяснялся матери в любви? Так, к примеру.
Иногда эти истории передаются в семье – к зависти других людей. А иногда уходят под завесу времени. И кому интересно, что у твоей бабушки было два кота и их звали Васька и Дымка, или что твой дед обожал овчарок, а ему в детстве купили таксу? И сам-то ты можешь этого не знать.
Ушли в прошлое времена дворянских усадеб, где висели галереи портретов, а хозяева могли рассказать о каждом из своих предков. Ушли… и не сказать, что это к лучшему.
Давид развел руками.
– Думаю, да. И не задумывались, и не знали…
– И письмо лежало себе как семейная реликвия. А внукам уже и начихать было, – согласно кивнула Малена. – Тогда – что? Это шифр?
Давид покачал головой.
– Шифр надо посылать тому, кто в нем разберется. Графиня – и шифры?
Малена могла сказать, что она – герцогесса, но… ведь и верно? Какие шифры? Не разобралась бы, она ж герцогесса, а не племянница господина Бенкендорфа.
– Анаграмма? Литорея? Или надо читать каждую четвертую букву, к примеру?
– Нет, Малечка, не совсем так. Я подозреваю, что разгадку надо искать в той части, которая выглядит более лирически. Вот смотри…
«Помнишь ли ты сад, который стал свидетелем нашей первой встречи? Ах, как буйно цвели розы, как пьянил их аромат, и я чувствовал себя молодым, словно и не было за плечами этих лет. Но самой прекрасной розой была ты.
Золотом сияли твои глаза, и ангел парил над нами.
Молюсь за вас ежечасно».
– Хм-м… думаешь? А где они встретились?
Давид развел руками.
– Где угодно. Тут можно гадать до умопомрачения, если не сохранилось дневников или свидетельств очевидцев – кстати!
Набрать номер Нателлы было делом десяти секунд.
– Привет, сестричка!
– Дэйви, как дела?
– У нас все в порядке. Я тебе что звоню – ты же копалась в истории Булочниковых?
– Было немножко. А что?
– Где Иван Булочников повстречался со своей женой?
– Графиней Марией? Не знаю… сведений нет. Наверное, где-то на приеме. А что?
– Да ничего. Интересно стало.
Давид поболтал еще минут десять и отключился. Задумался.
– А если пойти с конца, – предложила уже Матильда. Не Малена. – С чего купца молиться потянуло?
Для герцогессы молиться за кого-то было естественным процессом, как дышать. А для внучки коммунистки? Ха! И еще раз – ха!
