– Тогда в поезде я ездил знакомиться с достопримечательностями. Но самую прекрасную достопримечательность нашел в том пассажирском вагоне.
– Папа ужасно разозлился, когда вы уступили место цветной женщине. – Девушка вздохнула. – Для него война так и не закончилась.
– Как и для половины Чарльстона. Зато другая половина просто чудесная. Я раньше никогда не встречался с южанами, только с пленными, а они, естественно, были не в лучшем настроении. Теперь я вижу, что южане – теплые и обаятельные люди. И в Каролине замечательный климат, если не считать летней жары.
– А почему вы упомянули о пленных?
Тео объяснил, что записался в армию в последний год войны и его сразу направили в Кэмп-Дуглас, огромный лагерь для военнопленных, расположенный южнее Чикаго.
– Там были тысячи людей, но я слышал выстрелы только однажды, когда с полдюжины заключенных попытались бежать. Один раз мы почувствовали настоящую опасность. Это было в ноябре шестьдесят четвертого, в воскресенье, тогда по Чикаго разнесся слух, что тайные агенты Конфедерации собираются поджечь город и освободить пленных. Но ничего такого не произошло. Когда через год лагерь закрыли, я решил остаться в армии и увидеть страну. До этого я никогда не уезжал из Иллинойса. – Он снова улыбнулся, слегка коснувшись затянутых в перчатку пальцев девушки, лежавших на его руке. – Мне повезло, что меня направили в Южную Каролину. Я бы хотел поселиться здесь и никогда больше не видеть снега и холода.
– Вы будете и дальше служить в армии?
– Наверное, нет. До того как поступить на военную службу, я работал помощником адвоката. Мне бы хотелось закончить учебу и заниматься юриспруденцией.
Мари-Луиза испугалась, что, если он еще раз посмотрит на нее своими удивительными голубыми глазами, она свалится в воду и утонет.
Под деревьями гуляли и другие парочки. Вдоль одной из усыпанных битыми ракушками дорожек шел старый негр; одной рукой он толкал скрипучую двухколесную тележку, а другой размахивал над ней мухобойкой.
– Купите дыню! – нараспев предлагал он свой товар. – А вот кому сладкие зимние дыни?
– Хотите кусочек мускатной дыни? – спросил Тео.
От волнения Мари-Луиза смогла только кивнуть и засмеяться, но Тео, похоже, ничего не имел против. Он купил у торговца ломтики дыни и принес их обратно к кованой скамейке, куда положил книги девушки. Мари-Луиза взяла дыню за листок бумаги, обернутый вокруг корки, но, как бы она ни была осторожна, сок все равно потек по подбородку. От стыда она не знала куда деваться.
Тео достал из кармана носовой платок:
– Позвольте… – Он осторожно промокнул капли, и при каждом его прикосновении ее пронзала сладкая дрожь. – Надеюсь, вы не сочтете меня слишком дерзким, мисс Мэйн.
– О нет. А вот вы наверняка считаете меня легкомысленной: я только и делаю, что болтаю и глупо хихикаю. Но это просто оттого… – Осмелится ли она? Да, лучше уж рискнуть и объясниться, чем потерять его, – что у меня нет опыта, у меня раньше никогда не было кавалеров.
Тео вдруг слегка наклонился к ней:
– Могу ли я в своей безумной надежде предположить, что других вам больше не понадобится?
От этих слов у Мари-Луизы едва не остановилось сердце, а он, снова ошеломив ее, быстро наклонился еще ниже и коснулся губами уголка ее рта.
На нее внезапно обрушилась странная тишина. Она больше не слышала ни криков чаек, ни монотонного завывания торговца дынями, ни пароходных гудков в море, а только гулкий стук собственного сердца. Все ее волнение и неуверенность вдруг куда-то подевались, и когда она стояла рядом с ним, глядя в его глаза, то поняла, что в ее жизни что-то бесповоротно изменилось. Просто закончилось ее детство.
С ломтиков дыни в их руках капал сок, но они этого не замечали.
Наконец Мари-Луиза заставила себя вернуться к реальности. На крыши больших домов Южной Бэттери легли косые лучи заходящего солнца. Было уже поздно.
– Мне пора домой, – сказала она.
– Можно мне проводить вас?
– Конечно.
На этот раз она без колебаний взяла его под руку, чувствуя себя легко и непринужденно, как настоящая женщина. Никто не обращал на них внимания, когда они быстро шагали по Чёрч-стрит, залитой мягким весенним светом.
– Мне бы очень хотелось познакомить вас со своими родными, – сказал Тео.
– Мне бы тоже этого хотелось.
– У меня одиннадцать братьев и сестер.
– Боже мой! – воскликнула она.
Тео усмехнулся:
– Я их люблю, только вот в доме у нас всегда было тесно, а порции на столе маловаты. Жалованья отца не хватало на то, чтобы прокормить столько ртов. Он лютеранский священник.
– О… Случайно, не аболиционист?
– Да.
– И республиканец?
– Боюсь, что так. Я предпоследний ребенок в нашей семье, поэтому мне всегда приходилось спать на полу. Кроватей на всех не хватало. Именно поэтому я и пошел в армию – чтобы иметь собственную кровать и регулярное питание. Солдаты постоянно жалуются на плохую еду и жесткие матрасы. Но по мне, так это просто королевская жизнь.
Когда до перекрестка с Традд-стрит остался один квартал, Мари-Луиза сказала:
– Я тоже рада, что армия привела вас сюда, Тео. – Собственная смелость поразила ее.
По дороге она рассказала ему о том, как погиб ее брат у побережья Северной Каролины, и о тех ужасных минутах в море, когда она боялась, что они все утонут.
– До смерти Джуды папа не был таким суровым. А потом с ним что-то произошло, и он так и не оправился.
– Да, это трагедия. Теперь понятно его отношение ко мне. Надеюсь, это не станет непреодолимым препятствием. – В тени высокой кирпичной стены он повернулся к ней и сжал ее руку. – Мне бы хотелось ухаживать за вами надлежащим образом… Вы хмуритесь.
– Ну, все было бы гораздо проще, не будь вы… тем, кто вы есть.
– Как в пьесе мистера Шекспира?
– Простите?
– «Ромео, о зачем же ты Ромео?»
[41] Другими словами, почему я Монтекки, враг? Неужели это действительно будет иметь значение?
Мари-Луиза снова окунулась в голубые омуты его глаз, не зная, сможет ли она выдержать охватившие ее чувства.
– Нет, – решительно произнесла она, внезапно понимая, что это действительно так. – Не будет.
– Но ваш отец…
– Нет, – уверенно повторила она.
Он проводил ее до ворот дома на Традд-стрит, пообещав на следующий день прийти к ним с официальным визитом. Потом нежно сжал ее руку и ушел, а ей казалось, что она парит над землей от счастья.
