– Ого, самая дешевая – пятьдесят евро. Еще кормушка и поилка… – Настя смотрела на клетку, поджав губы. – Ноу маней, – сказала она продавцу, похлопывая по карманам.
Мы развернулись, чтобы уйти, но продавец окликнул ее:
– Prego, signorina, prego! Un minuto!
[27]
Он исчез за коробками и появился с точно такой же, как у нас, только старой переноской. Ее днище было основательно поцарапано кем-то крупнее песчанок – морскими свинками или де́гу, а к стене крепилась поилка. Настя взяла клетку, мне показалось – она вот-вот расплачется. Вместо этого она перегнулась через прилавок и обняла продавца, он засмеялся.
– Спасибо, спасибо большое! – восклицала Настя, когда мы наконец вышли из магазина.
Вслед нам неслось:
– Prego!
На улице мы пересадили семь песчанок в другую клетку. Налили воды в поилку. Еще немного побродили по городу, а когда солнце скатилось в море, оказались у входа в небольшой парк. Посреди парка возвышался красно-белый цирковой шатер, перед которым стояло множество рекламных щитов с афишами Зеро. У входа в шатер уже собралась толпа, хотя до начала был еще час.
– Все равно делать больше нечего, – сказала Настя брату, а он хмурился и надувался одновременно. – Посмотрим и поедем обратно, – она взяла его за локоть и потихоньку направляла к шатру.
Но Ваня остановился, дернул головой.
– Ладно, идите, если хотите, я подожду. Все равно с мышами не пустят.
Мы чмокнули его в щеки с обеих сторон. Настя сунула ему в руку клетку (вторая и так была у него с тех пор, как мы пересадили мышей). Ваня зашел в парк и остановился у неработающего фонтанчика, поставил клетки на бортик, помахал нам оттуда. Мы уже стояли в очереди.
Глава 7,
в которой читатель попадает на второе представление Зеро
Вокруг шатра стояла плотная цепь охраны вперемежку с полицией. Несколько репортеров бойко говорили под ярким светом направленных на них ламп.
«Il costo è di 5 euro»
[28], – сообщали афиши. Я мысленно прикинула, сколько денег у меня осталось: выходило всего ничего, до возвращения родителей не хватит. И поняла, что впервые со вчерашней ночи я вспомнила о маме и папе. Почему-то они не позвонили и не прислали СМС, хотя обычно мама волновалась.
– Они могут достать нас и здесь, – говорила она обеспокоенно.
Сейчас, год спустя, стало понятно, что никто не собирается нас доставать. Тем не менее она пару раз в день проверяла, где я нахожусь, и заодно – поела ли я, сделала ли уроки и что на мне надето. Папа, как всегда, не беспокоился, говорил, что все нормально. И его слова вызывали еще большее раздражение, чем мамины назойливые вопросы. У него все всегда было нормально, и это вызывало «Д» – досаду и «А» – агрессию.
Я злилась, что он так легко и просто принял ее обратно. Я старалась скрывать «З» – злость, хотя была уверена, что он ничего не замечает. Он никогда ничего не замечал. И со временем злость стала захлестывать меня, как разбушевавшееся море.
Чаще всего я вспоминала вечер в Сочи. Прошло чуть меньше года с маминого исчезновения, и, уезжая, мы не оставили ключ под ковриком, как делали раньше.
В день перед отъездом мы отправились к танцующим фонтанам в Олимпийский парк. Около них была огромная толпа счастливых людей с детьми. Продавали светящиеся неоновые браслеты и ободки с мигающими ушами. Папа купил нам по браслету, разорвал упаковку, надел мне голубой, а себе – оранжевый.
Фонтаны танцевали, музыка менялась с классической на советскую, потом – на современную. Струи меняли цвета с синего на желтый, с желтого на розовый. Фонтаны слушались музыку: когда та становилась громче – струи взлетали вверх, во время проигрышей вода притихала, когда раздавалась трель – струи дрожали вместе с ней.
Мы с папой стояли в метре друг от друга, потерянные в ликующей толпе, крепко связанные тоской и одиночеством. Напоследок организаторы приберегли самые трогательные, самые любимые песни: все раскачивались и пели, и размахивали неоновыми палочками, и танцевали в такт с музыкой. На последних блестящих, сияющих аккордах струи взлетели вверх что было сил и подсветка вспыхнула всеми цветами радуги – и вода упала в бассейн в ту же секунду, когда затихла музыка. Иллюминация выключилась, и наступила темнота. И тогда я поняла, что все, она больше не вернется, и ужас от этой мысли впервые потряс мою одиннадцатилетнюю душу. Я негромко вскрикнула и беззвучно заплакала. Папа не попытался меня утешить, а просто дождался, когда я успокоюсь, взял меня за руку и повел к припаркованной машине. Мы выехали из парка, когда все уже разошлись и он опустел и потемнел.
– Нин, Нина! – Настя кричала мне в ухо, и я очнулась. – Чего ты опять на него пялишься? Пошли, – она увела меня от афиш.
Очередь начала медленно двигаться. До представления оставалось сорок минут.
– Как-то все странно, не думаешь? Он может продавать билеты за сто евро, почему он продает их за пять? – спросила Настя, отдавая кассиру смятую бумажку в десять евро.
– Не знаю, может, отдает на благотворительность?
– Он и сто мог отдать на благотворительность.
В небольшом холле внутри шатра торговали магнитиками с Зеро и сувенирами. Детям раздавали воздушные шары.
– Сегодня хорошо подготовились, смотри, – сказала Настя, показывая на плотных мужчин в футболках с надписью «Protezione»
[29].
– И полиция снаружи, видела, сколько?
– Ага. Сегодня Красным Маскам ни за что не пробраться.
Я купила магнитик: Зеро глядит в камеру вполоборота. После второго звонка мы вошли в зал и снова заняли места на самом верху, чтобы лучше видеть. После третьего звонка сильнее зашумели кондиционеры и свет погас. Зрители, не успевшие сесть, освещали себе путь телефонами. Через пару минут, когда все угомонились, женский голос сказал нам на итальянском и английском, что фото- и видеосъемка запрещена, и попросил нас отключить мобильники. Потом наступила тишина, которую прерывали только шум кондиционеров и редкие покашливания.
Наконец в кромешной темноте так же, как вчера, зажегся прожектор, и на арене в круге света все увидели Зеро. Зал зааплодировал, словно под напором реки прорвалась плотина. Зеро поднял руку, и шум, как при выкручивании регулятора громкости, стал стихать. Затем Зеро провел рукой вдоль зала, будто погладил его, установилась полная тишина. Как и вчера, замолчали не только зрители, но пропали и шум улицы, и вечные автомобильные гудки.
– Как он это делает? – неожиданно спросила Настя, и я повернулась к ней, удивленная, что не мне одной показалось.
