2. То, что мы живем в «неестественной» для нашего вида среде, делает чувства еще менее надежным советчиком в отношении реальности. Чувства, развившиеся для того, чтобы создавать иллюзии вроде несуществующих змей, должны по меньшей мере повышать шансы организма на выживание и размножение. Но в современной среде многие чувства, помогавшие нашим предкам в таком дарвиновском смысле, становятся бесполезными, а то и фактически снижают продолжительность жизни отдельных людей. Сильная ярость и излишняя любовь к сладкому – хорошие примеры. Когда-то эти чувства были «истинными» хотя бы в практическом смысле – они убеждали человека выбирать то, что принесет ему пользу. Но сегодня они, скорее всего, приведут к противоположным результатам.
3. В основе всего этого лежит ложное представление о счастье. Как говорил Будда, наши постоянные попытки чувствовать себя лучше ведут к том у, что мы переоцениваем то, как долго это «лучше» будет длиться. Более того, когда это «лучше» заканчивается, за ним следует «хуже» – чувство неустроенности и жажда большего. Задолго до того, как психологи описали гедонистическую беговую дорожку, ее увидел Будда.
А вот откуда она берет свое начало, он видеть не мог. Мы сформированы естественным отбором, а его главная забота – успешное распространение генов, точка. Мало того, что естественному отбору нет дела до истины как таковой, его не заботит и наше продолжительное счастье. Под его влиянием мы будем снова и снова погружаться в иллюзии о том, что принесет и не принесет нам длительного счастья, если в прошлом эта иллюзия помогла нашим предкам передавать гены дальше. Вообще-то, естественному отбору наплевать и на наше непродолжительное счастье, просто посмотрите на то, чего нам стоят все эти ошибки первого рода – испугаться девяносто девять раз подряд несуществующей змеи вряд ли пройдет даром для психики. С другой стороны, конечно, не стоит забывать о том, что на сотый раз этот испуг мог сберечь нашим предкам жизнь, а значит, привести к том у, что мы в итоге появились на свет. Тем не менее мы унаследовали не только страх воображаемых змей, но и другие страхи и тревоги. Как писал Аарон Бек, которого часто называют отцом когнитивно-поведенческой терапии, «цена выживания рода может равняться дискомфорту длинною в жизнь»
[13]. Или, как сказал бы Будда, дуккха. А еще он добавил бы: но этого можно избежать, если разобраться с психологическими причинами этого дискомфорта.
Поймите меня правильно, эта глава не является обвинительным заключением для всех человеческих чувств. Многие, возможно даже большинство из них, служат нам верой и правдой – они не очень сильно искажают наш взгляд на мир, зато помогают жить и процветать. Моя любовь к яблокам, мое нежелание брать нож за лезвие и забираться на небоскребы – все это к добру. При этом, я надеюсь, вы все же можете увидеть смысл в том, чтобы как следует исследовать свои чувства, чтобы понять, к каким из них стоит прислушиваться, а к каким нет, и попытаться освободиться от последних. И я надеюсь, вы понимаете, почему это сложно. Такова природа чувств – сложно отличить полезные от вредных, те, что заслуживают доверия, от тех, что ведут лишь к заблуждениям.
У всех чувств есть главная общая черта – они были созданы для того, чтобы убедить вас им следовать. Они по определению ощущаются как правильные и истинные. Они сами по себе заставляют вас не оценивать их объективно. Может быть, это объясняет, почему я так долго не мог постичь медитацию осознанности, почему она «не работала» для меня до тех пор, пока я не погрузился в нее полностью и не отправился на свой недельный ретрит в полной тишине. Но это не единственная причина.
Можно еще многое сказать о том, как чувства влияют на нас и почему так сложно изменить свое к ним отношение и выйти из подчинения. И о том, как работает наш мозг и почему так сложно войти в медитативное состояние в первый раз. Только после того, как я поехал на свой первый ретрит, я начал осознавать, насколько сложно – и почему так сложно – может быть достичь той точки, когда медитация осознанности действительно начинает работать.
С другой стороны, без труда не выловишь и рыбку из пруда. И в ходе ретрита я понял, насколько ценной «рыбкой» может быть медитация осознанности. На самом деле польза от нее куда больше, чем то, о чем я упомянул в этой главе. Боюсь, в моем описании опыт медитации звучал слишком обыденно. Конечно, выйти из-под контроля некоторых неприятных чувств – здорово. А если знание о том, что эти чувства в том или ином смысле «ложные», вам поможет, тем лучше. Но укрощение подобных чувств – лишь начало. Есть и другие грани осознанности, и иные, куда более глубокие и тонкие озарения, нежели понимание, что не стоит агрессивно вести себя на дороге.
Глава 4
Экстаз, блаженство и более важные причины для медитации
Строго говоря, «ретрит безмолвной медитации» – не совсем точное название. На том первом в моей жизни ретрите летом 2003 года ученики дважды в неделю все-таки разговаривали с наставником. В одном из этих случаев восемь или девять из нас собрались в комнате рядом с залом для медитаций. В течение сорока пяти минут мы могли говорить о том, что нас волнует.
Это было здорово – лично меня очень волновало, что я не могу медитировать! Мой великий прорыв с отстраненным наблюдением за собственной передозировкой кофеина еще не случился – к тому моменту я успел лишь провести полтора дня в безуспешных попытках сконцентрироваться на дыхании. Я пытался, снова и снова, но так и не смог «отключить голову». И когда подошла моя очередь высказаться, я рассказал именно об этом.
Последовавший диалог с наставником звучал примерно так:
– Ты замечаешь, что твой разум не может успокоиться?
– Да.
– Это хорошо.
– Хорошо, что мой разум не успокаивается?
– Нет, хорошо, что ты это замечаешь.
– Но это происходит постоянно.
– Тем лучше. Значит, ты многое замечаешь.
Если наставник тем самым пытался меня воодушевить, то ему это не удалось. Мне почудилась в его словах некоторая снисходительность. Вспомнились те времена, когда одна из моих дочерей была еще малюткой. Если у нее не получалось что-то, пусть даже очень простое, я как мог старался ее подбодрить. Например, если она падала, пытаясь залезть на трехколесный велосипед, я говорил что-то вроде: «Молодец, поднялась, как большая девочка!» Хотя, вообще-то, большие девочки, забираясь на трехколесные велосипеды, не падают.
Но позже я осознал, что та первая обратная связь, полученная от наставника, не была судорожной попыткой меня приободрить. Наставник был прав – замечая, что мой разум никак не хочет успокоиться, я фактически открывал для себя новую территорию. В обычной рутинной жизни, когда я начинал блуждать в собственных мыслях, то мог забраться чрезвычайно далеко, даже не замечая, как они ведут меня. Теперь же я следовал за ними не слишком далеко, а потом видел, что происходит, и освобождался. Пусть вскоре все начиналось с начала, но я хотя бы понимал, что мысли уводят меня за собой, и позволял этому осознанию занять их место.
