Кто же из нас прав? Возможно, мы оба. Или по меньшей мере разница между нашими словами не так уж значительна.
Для начала давайте не будем забывать, что я не считаю, будто притупление эмоций и чувств – это плохо. Напротив, все это время я пытаюсь показать, что определенные чувства ведут нас в никуда. В более широком смысле на чувства в целом следует смотреть с определенной долей скептицизма. Ведь они были созданы естественным отбором, чья цель изначально заключалась не в том, чтобы дать нам ясное восприятие и мысли, а в том, чтобы наше восприятие и мысли помогали нам как можно активнее преумножать свой генофонд. Поэтом у, с моей точки зрения, если у Родни притупились эмоции, это вовсе не значит, что его картина мира сделалась менее ясной.
Держа это в уме, давайте еще раз вспомним два ключевых утверждения Родни: во-первых, принятие бесформенного, или пустоты, дает более близкое к истине восприятие окружающего мира, чем восприятие большинства людей; во-вторых, чувства, которые мы обычно испытываем в отношении тех или иных вещей, не соответствуют истинной природе этих вещей. Эти утверждения не противоречат моим собственным. Единственное, в чем мы с Родни расходимся, это в том, каков механизм подобного прозрения. Родни следует ортодоксальной позиции буддизма в этом вопросе: ясность видения притупляет чувство. Я же считаю, что все происходит наоборот. Более того, я почти уверен, что само по себе ослабление чувств и есть ясность видения из-за тонкого переплетения эмоций с восприятием, а конкретно – с восприятием сущности[18].
Чувства и истории
Есть и еще кое-что, с чем сущность тесно переплетается: это истории. Истории, которые нам рассказывают о разных вещах, и истории, которые мы сами себе о них рассказываем, влияют на то, как мы себя ощущаем по отношению к этим самым вещам и, по-видимому, таким образом создают в них ту самую «невидимую сущность». Если история конкретной рулетки рассказывает о том, что ей владел Кеннеди, это влечет за собой иные чувства – и иную сущность, – чем история о рулетке водопроводчика. Если мы воспринимаем себя как счастливую семейную пару с прелестными и преуспевающими детьми, то, скорее всего, передаем в окружающий мир более позитивные сигналы, чем если бы думали о себе как о глубоко несчастных в браке родителях бездельников. И так далее.
Это одна из важнейших тем в работах Блума: истории, которые мы рассказываем о разных вещах, а значит наши убеждения об их природе, формируют наш опыт в отношении этих вещей и то, как мы воспринимаем их сущность. Среди его любимых примеров – исследование с участием знатоков вина. Сорок из них сочли бордо с этикеткой «гран крю» достойным напитком, но только двадцать подумали то же самое в отношении бутылки, на которой было написано «столовое вино». Думаю, вы уже поняли, в чем подвох: содержимое бутылок было идентичным
[79].
Вино – исключительно яркий пример того, как истории влияют на наше удовольствие («Это был прекрасный год!»). Но Блум считает, что, если поискать, за каждым удовольствием найдется история, которая служит как бы его логическим обоснованием. Однажды он сказал мне: «Простых удовольствий не бывает. Удовольствие всегда привязано к твоим убеждениям о том, от чего ты его испытываешь». Для примера он привел еду: «Если ты передашь мне тарелку и я попробую ее содержимое, часть меня будет знать, что это блюдо протянул мне человек, которому я доверяю. На вкус оно будет совсем иным, чем если бы я подобрал ту же самую еду с пола или приобрел за тысячу долларов. Или возьмем живопись. Действительно, можно смотреть на картину и не знать, кто написал ее, а значит, оценивать в основном с точки зрения ее внешнего вида. В то же время ты будешь знать, что это именно картина, а не просто выплеснутая на стену краска. Кто-то потратил на нее время для того, чтобы потом показать. И это знание влияет на восприятие»
[80]. То же самое, по его словам, происходит с «простейшими ощущениями, будь то оргазм, питье воды при нестерпимой жажде, растяжка, что угодно. Все это по умолчанию воспринимается как принадлежащее к некой категории и находящееся под ее влиянием». Иначе говоря, всегда есть некая подразумеваемая история.
То, что удовольствие формируется нашим ощущением сущности, а значит историями, которые мы рассказываем, и нашими убеждениями, дает Блуму возможность предположить, что наши удовольствия в определенном смысле более глубоки, чем мы осознаем. «В удовольствии всегда есть глубина», – пишет он.
Но посмотреть на это можно и с противоположной стороны. Раз наше удовольствие от вина подвержено влиянию ненастоящей этикетки, значит, на самом деле оно поверхностно. Более глубоким удовольствие стало бы, будь у нас возможность попробовать вино само по себе, не отягощая восприятие ложными или истинными представлениями об этом вине. Такой взгляд куда ближе к буддистском у.
Человек, не знающий историй
В качестве показательного примера я приведу вам историю о том, как Гэри Вебер пробовал вино. Гэри – миниатюрный и энергичный седой мужчина, посвятивший несколько десятилетий своей жизни многочасовым сеансам медитации. Он утверждает, что теперь, после столь долгой практики, его сознание значительно отличается о того, каким было прежде, и уж подавно – от сознания людей вроде меня. По его словам, он почти не испытывает давления саморефлексии, которому подвержены все мы, у него не бывает мыслей вроде: «Ну зачем я вчера сморозил эту глупость?», «Как завтра произвести впечатление на этих людей?» или «Ух, скорей бы съесть шоколадку!». Сам Гэри называет такие мысли «эмоционально нагруженными» или «я-мне-мое».
Что касается субъективных ощущений, нам остается только принять слова Гэри Вебера на веру, однако тот факт, что он действительно пребывает в весьма необычном состоянии сознания, в определенном смысле подтвержден наукой. Вместе с прочими признанными и знаменитыми адептами медитации он участвовал в громком исследовании, предпринятом учеными Йельской школы медицины. Я уже упоминал это исследование в четвертой главе: именно в ходе него было обнаружено, что пассивный режим работы мозга отключается в ходе глубокой медитации. Но в случае Вебера ученые столкнулись с еще более удивительным феноменом: его сеть пассивного режима была практически неактивна еще до того, как он начал медитировать.
Пусть я и использую Вебера в качестве иллюстрации буддистской идеи пустоты, должен признать, что он не совсем подходящий пример. Гэри активно изучал традиции не только дзен-буддизма, но и индуизма. Кроме того, он отрицает некоторые постулаты буддизма, в том числе, что для нас очень важно, самое понятие пустоты. По мнению Вебера, подобный термин вводит нас в заблуждение. Он утверждает, что никогда не встречал людей, достигших великих глубин созерцания и сказавших после что-нибудь вроде: «Ну знаете, это огромная бездна». Его собственное восприятие мира слишком насыщенное, чтобы его можно было описать единственным словом «пустота». «Я скорее назвал бы это „пустая наполненность“ или „наполненная пустота“», – говорит Вебер.
