Хэсторф и Кэнтрил, конечно, не говорили о фильме «Матрица». Но, как и герои фильма, они сомневались, реальна ли окружающая «реальность» – насколько имеет смысл говорить о «вещах», существующих в ней независимо от разума людей, эти вещи воспринимающих. Они писали, что «одно и то же „явление“, будь то футбольный матч, кандидат в президенты, коммунизм или шпинат, воспринимается разными людьми совершенно по-разному»
[90].
Все это напомнило мне о нашем разговоре с Ледой Космидес – помните, я рассказывал о ней в седьмой главе, это психолог, которая сильно повлияла на развитие модульной теории психики. Кстати, она больше не использует термин «модульная теория». По мнению Космидес, за словом «модуль» закрепилось ошибочное понимание, отчасти связанное с заблуждениями, которые я пытался развеять в седьмой главе и которые по-прежнему сбивают с толку большинство людей. Сейчас Космидес пользуется более точным, пусть и менее элегантным, обозначением «предметно ориентированные психологические механизмы».
Мы с Ледой обсуждали взаимосвязь между модулями и различными видами предвзятого отношения, влияющего на восприятие людьми окружающего мира. В начале беседы я говорил о том, как модуль, доминирующий над нашим сознанием в конкретный отрезок времени, может окрашивать наш взгляд на мир. Но Леда выразила сомнение, имеет ли смысл говорить о процессе «окрашивания» в принципе – как будто вообще может существовать некий ничем «не окрашенный» взгляд. «Всегда существует психологический механизм, влияющий на происходящее, – сказала она. – Он и формирует наш мир, наше восприятие мира. Поэтому я не стала бы говорить, что предметно ориентированные механизмы окрашивают наше восприятие – я бы сказала, они его создают. Не может быть восприятия мира без разделения его на несколько концептов».
Звучит очень по-буддистски: все на свете, от шпината до футбольных матчей, есть пустота; явления (формы) начинают существовать в нашем сознании только после того, как мы создаем в поле своего восприятия некую комбинацию разных элементов и наделяем ее коллективным значением. Хэсторф и Кэнтрил писали: «Ни одно происшествие на футбольном поле или в любой другой социальной ситуации не становится экспериментальным событием без того и до того, как ему придается определенное значение»
[91]. И это значение, отметили они, берется из условной базы значений, которая располагается в неком «центре представлений человека о мире».
До того как предметам и явлениям предписываются значения, мир, судя по всем у, в определенном смысле остается бесформенным. Но, как только они предписаны, появляется форма, возникает сущность.
А внутри сущности, в свою очередь, есть другие сущности. Сущность футбольного матча, сущность футбольной команды, сущность игрока. Информация об одной сущности может влиять на другую. Сущность конкретного футбольного матча будет зависеть от сущности каждой из команд – например, от того, какую команду мы любим, насколько сильно и в каком смысле. В свою очередь, сущности команд повлияют на восприятие сущности игроков.
А может, все работает наоборот, и сущность, которую мы видим в конкретном игроке, определяет наше отношение к его команде, что в свою очередь повлияет на то, как запечатлится в нашей памяти конкретный матч. Без сомнения, где-то в Штатах в 1951 году какой-нибудь паренек, сроду не слышавший о Принстоне, прочел о Дике Казмайере в журнале «Тайм» и стал фанатом его команды, после чего любые новости о ней он уже воспринимал так, что принстонцы – молодцы.
Я не говорю – и Хэсторф и Кэнтрил тоже не утверждали, – будто если у вас нет любимой команды, то весь мир футбола для вас является бесформенным. Представьте: вы идете по аэропорту и вдруг замечаете, что на экране показывают футбольный матч. С первого взгляда на экран вы уловите некую «родовую» сущность «футболизма» еще до того, как поймете, какие команды играют. Но, даже если среди них нет вашей любимой команды, в «родовой сущности», воспринятой вами, если присмотреться, можно разглядеть ваши предпочтения. Пусть вы и не поклонник ни одной из команд, вы можете быть футбольным фанатом, и тогда вскоре окажетесь вовлечены в происходящее: вам захочется узнать, кто играет, или просто появится надежда увидеть что-то интересное. А если вы, напротив, не фанат футбола, уловив сущность этой игры, вы не только не заинтересуетесь матчем, но и почувствуете неприятие, пусть и легкое.
Так что в определенном смысле племенная психология не так уж сильно отличается от психологии в целом. Каждый день мы наделяем все, что видим, ярлыками «хорошо» и «плохо». И в том, что касается нашего «племени» – будь то команда, страна, этническая группа, – мы делаем то же самое: клеим на своих ярлык «хорошие», а на чужих – «плохие». И порой это выглядит очень наглядным примером развешивания ярлыков.
В то же время было бы неверно воспринимать племенную психологию как психологию личности, только с более интенсивными проявлениями. Естественный отбор создал определенные части человеческой психики для того, чтобы мы могли преодолевать конфликты – между отдельными индивидами и целыми группами. Некоторые механизмы нашей психики, включая те, что отвечают за сохранение сущности, очень точно настроены на выполнение этой функции – а значит, заставляют нас гораздо сильнее порицать плохое поведение врагов, нежели союзников, и наблюдать за их страданиями с изрядной долей равнодушия.
В общем-то, «равнодушие» тут не самое верное слово – скорее уж, правильнее будет сказать «удовлетворение». Естественный отбор добавил в наш комплект нравственных «инструментов» чувство справедливости – интуитивное понимание, что хорошие поступки должны быть вознаграждены, а плохие – наказаны. А потому, когда злодеи страдают, мы ощущаем удовлетворение – справедливость восторжествовала. И конечно, очень удобно, что именно наши враги и соперники обычно виноваты в нехороших поступках; когда то же самое совершают наши друзья и союзники, они, безусловно, оказываются просто жертвами обстоятельств, а потому не заслуживают серьезного наказания. Если, конечно, не вредят нам лично – потому что тогда они могут перейти из категории «друзья и союзники» в противоположную.
Как я пытался возлюбить врага своего
А теперь вернемся к подорожнику. Пусть моя история борьбы и даже неприязни к нему и имела некоторую нравоучительную подоплеку, но тяжелую морализаторскую артиллерию я тогда не применял. Тяжелая артиллерия – это для людей. Однако линия морального фронта, своего рода черта, разделяющая «хороших» и «плохих» людей, зачастую не толще той, что отделяет сорняки от других растений.
Существует техника медитации, созданная специально для того, чтобы размыть эту границу. Это так называемая медитация любовь-доброта или, если использовать древнее наречие пали, метта. Обычно эта практика начинается с мысленного посыла доброты по отношению к самому себе. Потом вы представляете человека, к которому хорошо относитесь, и посылаете ему свою любовь-доброту. Потом – кого-то, к кому относитесь нейтрально. И так до тех пор, пока не дойдете до настоящего врага. Если все идет по план у, то к этому моменту вы будете способны направить поток любви-доброты даже на того, к кому относитесь враждебно
[92].
