Она потрясла головой.
– Не можешь говорить?
Глория снова тряхнула головой – и слезы хлынули по ее щекам.
– Ох, господи… – Джорджа захлестнула жалость.
– Пожалуфта, уходи, – проговорила она. – Не фмотри на меня, я такая страфная. Уходи.
– Ты не так уж плохо выглядишь, правда, – запротестовал Джордж.
– Он ифуродовал меня! – Слезы полились ручьем. – Ифпортил мне внефность, и теперь ни один мужчина никогда не захочет меня!
– Ну-ну, – мягко произнес Джордж. – Синяки и опухоли сойдут, и ты вновь станешь прекрасной.
– Ага, фо вфтавными фубами! Мне и дваффати одного нет, а у меня будут вфтавные фубы! Как нищенка помойная! Уйду в монашки!
– Куда? – переспросил Джордж.
– В монашки. Все мужчины фвиньи. Мой муж был фвинья. Мой отец был фвинья. Ты фвинья. Все фвиньи. Убирайся!
Джордж вздохнул и убрался. После ужина он заснул, и ему снова приснилась Глория. А когда проснулся, он увидел Глорию Сен-Пьер в кресле-каталке у своего изголовья. Она была необычно серьезна. Гигантские кольца-серьги Глория оставила в своей палате и разбитое лицо ничем не прикрывала. Напротив, отважно и почти гордо выставляла его на всеобщее обозрение.
– Привет! – сказала она.
– Привет! – сказал Джордж.
– Почему ты не фказал мне, что ты фвященник?
– Я не священник.
– Но ты учишьфя на фвященника.
– Как ты узнала?
– Из газеты. – Газета была у нее в руках, и Глория громко прочла заголовок: – «ФТУДЕНТ БОГОФЛОВФКОГО КОЛЛЕДЖА И ФООБЩНИЦА ПРЕФТУПНИКОВ ГОФПИТАЛИЗИРОВАНЫ Ф ПОБОЯМИ ПОФЛЕ НАПАДЕНИЯ ГАНГФТЕРА».
– О господи… – пробормотал Джордж, представив, какой эффект этот заголовок произведет на декана богословского колледжа и на его собственных родителей, живущих в белом деревянном домике совсем неподалеку, в Уобаш-Вэлли.
– Почему ты не фказал мне, когда приходил? – спросила Глория. – Ефли бы я знала, я бы никогда не говорила тех ужафных вещей.
– Почему?
– Потому что ты из тех мужчин, которые не фвиньи, – сказала она. – Я думала, ты просто фтудентишка, такая же фвинья, как офтальные, профто фтараешьфя вефти фебя не как фвинья.
– Угм, – сказал Джордж.
– Ефли ты фвященник – или учифся на него, почему же ты не ругался на меня?
– За что? – удивился Джордж.
– За те плохие вещи, которые я делала.
Она говорила серьезно. Она знала, что поступает плохо, и считала долгом Джорджа заклеймить ее позором.
– Ну, у меня ведь пока нет кафедры…
– Зачем тебе кафедра? Ты веришь или нет? Ефли веришь, кафедра не нужна. – Она подкатила кресло ближе. – Фкажи мне, что я фгорю в аду, ефли не изменюфь!
Джордж попытался улыбнуться.
– Я в этом не уверен, – проговорил он.
Глория отвернулась.
– Ты как мой отец, – презрительно произнесла она. – Он прощал, и прощал, и прощал меня – только это ни черта не было прощение! Ему профто было плевать. – Глория покачала головой. – Боже мой, какой же жалкий, паршивый фвященник из тебя выйдет. Ты же ни во что не веришь! Мне жаль тебя.
Она развернулась и покатила прочь.
Ночью Джорджу снова приснилась Глория Сен-Пьер – на этот раз шепелявая, беззубая и с гипсом на лодыжках. Такого безумного сна ему еще не доводилось видеть. Джордж смог думать об этом сне даже с некоторым юмором. Он отдавал себе отчет, что помимо сознания и души обладает еще и телом. И не винил тело в том, что оно желало Глорию Сен-Пьер. Вполне естественное желание для тела.
Когда Джордж отправился навестить ее после завтрака, то полагал, что сознание и душа не принимают в этом участия.
– Доброе утро, – сказала Глория.
Синяки ее понемногу спадали, и выглядела она уже немного лучше. А еще у нее был приготовлен для Джорджа вопрос. Он звучал так:
– Ефли бы я была домохозяйкой ф кучей детишек, и детишки бы были послушными, – спросила она, – ты бы возрадовалфя?
– Конечно, – кивнул Джордж.
– Вот что прифнилось мне нынче ночью, – сообщила Глория. – Я была замужем за тобой, и в доме было полно книг и детей.
Картина явно нравилась ей – но своего мнения о Джордже Глория ничуть не улучшила.
– Ну… – замялся Джордж. – Я… я очень польщен, что приснился тебе.
– Забудь! – сказала Глория. – Я пофтоянно вижу дурацкие фны. И потом, давешний фон был по большей чафти про вфтавные фубы, а не про тебя.
– Вставные зубы? – растерянно переспросил Джордж.
– Замечательные большие вфтавные фубы, – прошепелявила она. – И каждый раз, когда я хотела что-то фказать тебе или детям, они вываливалифь на пол.
– Я уверен, вставные зубы не должны выпадать, – проговорил Джордж.
– Ты бы фмог полюбить кого-то фо вфтавными фубами?
– Конечно, – кивнул Джордж.
– Когда я фпрашиваю, мог бы ты полюбить кого-то фо вфтавными фубами, я не фпрашиваю, мог бы ты полюбить меня. Я фпрашиваю вовфе не это!
– Гхм, – сказал Джордж.
– Ефли мы и поженимся, – сказала Глория, – то вряд ли надолго. Потому что ты не будешь злитьфя как положено, когда я буду плохо фебя вефти.
Наступило долгое молчание, во время которого Джордж сумел-таки понять, о чем говорит Глория. Она считала себя никчемной, потому что никто не любил ее настолько, чтобы беспокоиться о том, хорошо она поступает или плохо. А раз так, она наказывала себя сама. А еще Джордж понял, что станет паршивым священником, если его не будет сердить, когда люди делают с собой такое. Безучастие, стыдливость, всепрощение здесь не подействуют.
Глория просила его полюбить ее настолько, чтобы разъяриться.
Мир просил его полюбить настолько, чтобы разъяриться.
– Замужем или нет, – сказал Джордж, – если ты и дальше будешь относиться к себе как к дешевке, а к земле Божьей как к городской свалке, то я от всего сердца желаю тебе гореть в аду!
Радость Глории Сен-Пьер была сияющей, глубочайшей. Джордж еще никогда в жизни не доставлял женщине – и себе – такого удовольствия. И в своей невинности он предположил, что следующим шагом должна стать женитьба.
Он попросил Глорию выйти за него. Она согласилась. Их брак был удачным. И стал для обоих концом невинности.
Легкие десять тысяч в год
[20]– А, все-таки переезжаешь наконец? – сказал мне Джино Доннини, маленький, свирепого вида человечек, в прошлом – блистательный оперный тенор.
