Была еще и другая красивая женщина, которая постоянно заливалась слезами: «Боже, как я вернусь теперь к детям… такая загаженная ими… Что они со мной сделали!»
Когда нас выводили из Чеки в тюрьму, конвой открыл стрельбу из винтовок вдоль по улице. Мы страшно испугались. Но улица вмиг опустела, точно вымело всех. Оказалось, что это обычный одесский прием. Чтобы не было попыток освобождения арестованных, конвой выметает таким способом улицу, а затем, почти бегом, гонит арестованных в тюрьму.
Но самое тяжелое, самое кошмарное бывало в тюрьме по ночам. Ведь никто не знал о своей участи после следствия: выпустят ли, оставят в тюрьме или расстреляют… И вот часто бывало, что в тюремном дворе, около полуночи, раздается грохот грузового автомобиля. Все понимали, что это значит: приехали за смертниками. Но кто они, эти смертники, никто не знал, даже тюремная администрация. Вдруг приходят и вызывают по фамилиям. Бывало, что вызывают на расстрел тех, кто был убежден в своем освобождении… Когда раздавался грохот отъезжавшего автомобиля, многие облегченно вздыхали. До завтра, во всяком случае, проживут!
С нами сидела жена полковника Х. Ей угрожал расстрел, и она это знала. Тем не менее держала она себя очень мужественно и на допросах, и в камере. Ободряла других… Когда ночью ее вызвали на автомобиль, она спешно раздала свои вещи нуждающимся соседкам, простилась — и с папиросой, гордо подняв голову, поднялась на автомобиль…
Провел я в Одессе недели три. Часть квартиры невестки занимал киевский профессор-врач, и, благодаря его профессии, ему позволяли иметь у себя электрическое освещение. Обыкновенным обывателям иметь это освещение тогда воспрещалось. Остальные обыватели освещали свои комнаты коптилками, состоящими из самодельного фитиля, опущенного в банку с керосином. Вместо освещения получалась полутьма, достаточная, чтобы делать необходимые хозяйственные работы. Но настоящая работа при таком свете была невозможна.
Поэтому и улицы Одессы были тогда погружены во мглу, кроме нескольких главных, на которых, через каждые два-три квартала, виднелось по электрическому фонарю. Естественно, что в темноте грабежи прохожих стали самым заурядным явлением.
Конечно, как и везде, в кварталы, где предполагался ночной обыск, электричество пускалось заблаговременно, и обыск можно было предугадать.
Я тоже пользовался электрической лампочкой. Как-то зажег ее ночью и потушил, а через две-три минуты услышал выстрел близ дома…
Осторожно вслушиваюсь…
Слышны шаги военного отряда, быстро приближающегося. Останавливаются возле нашего углового дома.
— Здесь был свет?
— Здесь! В третьем этаже.
Вот тебе и раз! Что же, это, очевидно, на мой свет. Значит, надо готовиться к неприятностям…
— Оцепляй дом со всех сторон!
Тяжелые быстрые шаги.
— Если кто высунется или выпрыгнет, — стреляй! Мы выскакивать не будем.
Жуткая тишина в проснувшемся доме. Во дворе и на лестнице четко раздается стук сапог.
Все притаилось… Вдруг — крики:
— Здесь! Здесь!
Во дворе зашумело, заголосило…
Потом — короткий тяжелый удар чего-то грузного…
Торжествующие возгласы… Рев заголосившей сразу толпы…
Военную команду сняли. Ушли. Все понемногу затихло.
Утром объяснилось. В семью, живущую в примыкающем к нашему доме, пробрались из врангелевской армии три офицера: два сына и племянник. Их выследили, донесли, — и ночью команда из Чека явилась арестовывать. Двое сыновей еще раньше успели скрыться, а племянника застали. Офицер убежал из дому и спрятался на крыше. Его бы не нашли, но выдал наш «смотритель двора».
Чекисты бросились на крышу. Бедняга, не видя спасения, бросился сверху на выложенный каменными плитами двор и разбился.
Полумертвого его уволокли на расстрел.
Что они сделали с Одессой, черноморской красавицей, Южной Пальмирой?!..
Где зеленый убор улиц, изумрудные кружева дачных Фонтанов, бьющая ключом жизнь улиц, толпы нарядных веселых одесситов, запрудившие и парк, и бульвары, — одесситов, не спускающих глаз с гордости Одессы — ее кипучего порта?
В Одессе пыльно, серо, почти как во времена Пушкина. Нет воды, или ее лишь очень мало. Водопровод не подает, говорят, вследствие недостатка топлива.
Нет воды… И на улицах снуют одесситы с кувшинами и ведрами, бегут в низкие места города, где вода еще есть, поднимается.
Водой торгуют, да еще как! Привезет предприимчивый одессит бочку, станет на перекрестке, и вмиг образуется громадный хвост жаждущих влаги, гремящий своей посудой.
Вода — ценность! Ее берут взаймы. Сегодня сосед одолжил графинчик или кувшин, а завтра надо принести, отдать.
Знающие Одессу поймут, чем была Одесса без воды. Деревья сохнут, листва опадает раньше срока, в парках и садах, вместо газонов, — серая земля с торчащими кое-где пучками засыхающей травы. Не тратить же драгоценность на поливку!
Цветники — о них забыли. Редко-редко на улице видна торговка с привезенными из лучших мест цветами на продажу.
Деревья… но их стало куда меньше, чем было. Нужда в топливе заставила наложить руку на насаждения, окаймляющие улицы. Во многих местах — режущие глаз лысины. Сильно повырублены и дачные места, называемые Фонтанами.
Перед этим временем Одесса по внешности была наиболее европейским городом в России; это отражалось и на одежде одесситов. Все это сейчас отошло. На улицах исчезла живость бойкого торгового города. Снуют по своим делам одесситы, но они ли это?
Шляп из женщин почти никто не носит, чулок тоже. Слишком дорого! Обувь — она тоже очень дорога и не всем по средствам. Обувь заменили самодельные сандалии на деревянных подошвах. И сухо раздается стук этих подошв о гранит панели, когда проходит одесситка.
Везде грязь, мусор… Дома тоже приобрели вид оборвышей. Приказано было сорвать все вывески; вместо них режут глаз полинявшие пятна в местах, где они раньше были.
А ночью… Ночью этой грязи не видно, но и вообще мало что видно. Нет света, и жутко на улицах, — конечно, не без основания. Грабежи, в частности, снимание одежды с прохожих, — такое обычное явление, что о них почти не говорят. Сняли — так сняли, чего уж там!
Грабежи приняли действительно громадные размеры. Сильно достается и покойникам. Сегодня похоронят, а ночью могилу разроют, снимут с покойника одежду и все ценное, а труп выбросят наружу. Сторожа боятся охранять могилы, и этой добыче никто не препятствует.
Но торговать одесситы не переставали. Хороших магазинов уже не было. Мелкие еще пооставались, но торговля больше происходила на лотках. Торговали, чем позволялось: фруктами, хлебом, сладостями. Новым явлением была массовая торговля продуктами домашнего изготовления: булочками, пирожными, тортами. Иногда этот товар выставлялся просто в окно, и покупка происходила на тротуаре, через окно. Но часто, около буржуазных домов, выставлялся на тротуар нарядно сервированный стол, ставился самовар, и прохожих приглашали посидеть и полакомиться чаем, кофе, шоколадом или мороженым, — все своего изготовления.
