– Я ищу, ищу… М-мой дом! Мой дом пропал!
– Ваш дом в конце улицы? В начале?
– В начале конца. В-возле порта! В-второй с краю.
– Справа? Слева?
– С-справа… Н-нет, с-слева.
– Вы шли в другую сторону.
– Да?!
Изумление владельца бань было неподдельным.
– Идемте, мы вас проводим.
– Да! Поспешим же!
На радостях Казуки попытался обнять Хидео – и наверняка сбил бы старшину с ног, если бы Икэда с Нисимурой не подхватили гуляку под руки.
– Несите его, – велел Хидео. – Сам не дойдет.
Меньше всего ему хотелось доставлять пьяницу домой. Купаться в перегаре, который окружал Казуки плотным, почти осязаемым облаком? Ну уж нет! Но разве можно бросить гуляку на улице? Заблудится, свалится, заснет и замерзнет насмерть. Оно хоть и весна, да ранняя, морозец тот еще.
По дороге Казуки не уставал петь хвалы своим спасителям. Это хотя бы отчасти скрасило путь. Увы, близость дома придала Казуки сил: его бормотание сделалось громче, а там и вовсе превратилось в громогласные выкрики. Все попытки утихомирить счастливого баневладельца пропадали втуне:
– Лучшие люди!..
– Пожалуйста, не кричите.
– Ночная стража!
– Угомонитесь, просим вас.
– Лучшие, да!
– Не мешайте людям спать.
– Банзай!
Хлопнули ворота. На улицу выбежал молодой человек, высоко поднял над головой фонарь. На лице юноши явственно читалась тревога.
– Отец?! Что вы натворили на этот раз?! Вас арестовали?!
Нисимура с Икэдой расхохотались в голос. Даже Хидео усмехнулся. Похоже, Казуки искал свой дом не впервые.
– Не беспокойтесь, все в порядке.
– Тысяча благодарностей!
– Ваш уважаемый отец потерялся, ничего страшного.
– Умоляю простить его…
– Забирайте родителя и уложите его спать.
– Моя признательность не имеет границ!
– Это м-моя б-благодарность не имеет границ! – взревел Казуки. – Ночная стража! Да! Никто мне не помог, а они помогли! Моя благодарность… благодарность… Да где же она?!
С трудом он нашарил за поясом тугой мешочек. Сосредоточенно сопя, развязал шнурок, стягивающий горловину, сунул руку внутрь.
– Нижайше прошу принять…
Когда юноша увел отца в дом, Нисимура посветил фонарем. Икэда пересчитал полученные от Казуки серебряные монеты.
– По три моммэ каждому, и один моммэ сверх того вам, Хидео-сан, как старшему. Славный улов! Не зря старались, а?
Хидео кивнул, соглашаясь.
– Каждую ночь бы так…
– Возвращаемся. Пройдем через порт.
– Как скажете, Хидео-сан.
В порту они уже побывали, но так выходило ближе.
2. «Фонарь одолжить? Ночь на дворе…»
Хруст под ногами сменился чавканьем. В порту, где Черное течение
[24], омывая берега Чистой Земли, несло с собой океанское тепло, грязная каша не успевала схватиться за ночь хрупким ледяным панцирем. «Весна начинается в порту», говорили в Акаяме.
Сухое печенье, подумал Хидео. Оно точно так же хрустит на зубах. Потом ты чавкаешь им, размолотым в липкую кашицу. В той жизни, что была у старшины до фуккацу, он часто жевал печенье, слишком твердое для последних старческих зубов, чтобы угостить свою больную мать. Он знал об этом, как сын, согласно грамоте, удостоверяющей его мужской статус, и помнил, как мать.
Воспоминание было болезненным.
Темные маслянистые волны лениво облизывали берег. С тихим шорохом откатывались назад, перебирая ракушки и песок. Время от времени под пирсами хлюпало – там, если верить болтунам, устраивалась на ночь утомившаяся за день «мокрая женщина»
[25], всхрапывая и булькая во сне.
Сказки, понятное дело.
Дорожка из серебряной чешуи, играя бликами, протянулась от берега к горизонту. В мерцании звездных угольков висела прибывающая луна. Хидео потянул носом. Сквозь вонь, привычную для порта – водоросли, рыба, соль, смола – пробилась нотка чуждого дуновения. Нет, не саке с чесноком, хотя призрак Казуки еще витал вокруг.
Аромат женских духов.
Дорогие духи, отметил старшина караула. Очень дорогие. Раньше, будучи женщиной, он не мог себе позволить такие благовония. Хидео подался вперед, раздувая ноздри. Ирис, жасмин, роза. Уда
[26] и юзу
[27]. Если бы Хидео меньше курил крепкий табак, он бы различил и другие оттенки. Подобными духами или отдушкой для платья могла пользоваться знатная дама со вкусом смелым и изысканным. Кто еще? Гейша или проститутка высшего ранга, чьи услуги стоят от двадцати шести до тридцати семи моммэ в день. Сколько нам дал пьяный Казуки? Десять серебряных монет на троих?! Вот-вот, стража обходится клиенту много дешевле…
Растут ли в порту драгоценные цветы? Да еще за полночь?!
Зна́ком призвав товарищей к вниманию, Хидео двинулся к пирсам. Запах усилился, говоря старшине: ты на верном пути! Вот и деревянные мостки. Внизу, будто сонные рыбины, терлись о сваи привязанные лодки. Дерево стучало о дерево, плескала вода. Одна лодка, вторая, третья… В четвертой от начала пирса лодке громоздилась темная куча тряпья. Вспомнился убитый каонай, найденный здесь же, в порту, больше месяца назад – и тряпье, которое стражники приняли за труп.
Что на этот раз?
Старшина махнул рукой Нисимуре. Тот шагнул ближе, навис над лодкой, осветив фонарем пространство между бортами.
– Далеко собрались? – поинтересовался Хидео.
И добавил, не скрывая издевки:
– Фонарь одолжить? Ночь на дворе…
Содержимое лодки зашевелилось, обрело человеческие очертания, но не ответило.
– Вылезайте, не тяните время.
– Приплыли! – хохотнул Икэда. – Сгружаем улов!
Человек в лодке взглянул на стражников. Женщина! Икэда задышал чаще, а Нисимура в восхищении прицокнул языком. Лицо молодой дамы было подобно прибывающей луне: прекрасное, еще не округлившееся полной зрелостью, оно, казалось, источало жемчужное сияние. Высокие, идеально наведенные брови, яркий рот, чуть затуманенный блеск глаз…
