– Я к нему привык, так меня все называют. А зовут меня Сабуро. Сабуро, сын Ясуши.
Скрипнуло перо в пальцах Мигеру.
– Я хочу заявить о фуккацу, господин.
– Почему сейчас, после ареста? Почему не заявил сразу?
Крестьянин. Сельский чурбан, грязные руки. Даже будучи свободен, он не заслуживал более вежливого обращения. Нынешняя прелестная внешность не прибавляла ему уважения, напротив, делала мельника еще противней. Он носил тело гейши, как измаранный в грязи урод – плащ, утерянный знатной дамой.
– Я был не в себе, господин. Не понимал, кто я, что со мной.
Ну да, все так говорят.
– Как это произошло?
– Я привез в город муку, как обычно. Хотел продать и купить железные скобы. Во́рот на мельнице расшатался, нужны скобы…
– Хватит про скобы. Как ты встретился с госпожой Акеми!
– Слушаюсь, господин. Это случилось возле рынка. На улице скользко, я чуть не упал. Эта женщина проходила мимо. Я на нее налетел, едва не сбил с ног…
– Она шла пешком?
– Да, господин.
– С ней были слуги?
– Нет, господин… Не знаю, господин!
– Нет или не знаю?
– Рядом никого не было.
– Продолжай.
– Она рассердилась. Ударила меня зонтиком.
– Зонтиком?
– Да, сложенным зонтиком. Не ударила, просто ткнула. Наверное, попала в узел жизненной силы. Я о таких слышал. Случайно попала, я думаю…
Да, я тоже слышал об узлах силы Ки. Говорят, мастера боевых искусств древности могли убить человека, ткнув в такой пальцем. Только кому сейчас нужно это мастерство? Ткнул – и все, фуккацу.
– Куда именно она попала?
– Не помню, господин. Она ткнула, и я не смог больше дышать. Пытаюсь, не получается. В глазах потемнело. Прояснилось, вижу – кто-то лежит. Вроде, знакомый. Я не сразу понял, что это я. Мертвый я.
Он замолчал. Я его не торопил, давая Мигеру возможность все записать.
– Что было дальше?
– Я плохо помню. Кажется, я забрал свой кошелек. Он же был мой, верно? Потом я свернул в переулок, а там паланкин. Носильщики говорят: «Госпожа Акеми, вы вернулись? Так быстро?» Я испугался, залез в паланкин. Носильщики меня принесли домой к этой женщине. Я никогда не видел такого дома.
– Что ты сделал, когда попал в дом госпожи Акеми?
– Что сделал? Еще раз испугался!
– Чего именно?
– Всего! Куда ни гляну, кругом страх и ужас! Я умер. Я живой. Я женщина из города. Гейша? Я мельник, я не умею быть гейшей! Дай, думаю, сбегу куда подальше…
Он захлебнулся слюной.
– Вот и все, господин. Когда меня арестовали, я даже обрадовался. Уж лучше так, чем бояться без конца. Заявил о фуккацу, мне сказали, что доложат вам.
Врал он складно. А кое-что в его рассказе даже было правдой. По крайней мере, в фуккацу я не усомнился ни на миг.
– Значит, ты был не в себе? Испугался?
– Да, господин!
– Хотел сбежать из города?
– Да, господин!
– И, будучи не в себе, ты все же сообразил забрать свой кошелек. Сел в паланкин, обыскал жилище госпожи Акеми. Собрал ее лучшие кимоно, драгоценности, духи́ и притирания. Нашел деньги – немалые деньги, кстати! Решил украсть лодку, потому что знал: через ворота тебе не пройти. И удрал бы, мерзавец, со всей добычей, если бы не бдительность ночной стражи!
Утром отец рассказал мне о ночном происшествии. Отметил странности поведения гейши. Теперь все встало на свои места. Семейное дело, усмехнулся я про себя, сохраняя грозный вид. Отец арестовывает, я веду дознание.
– Ты пытался подкупить ночную стражу!
– Я не хотел в тюрьму, господин…
– Ты пытался скрыть фуккацу!
– Я же признался, господин!
– Только когда тебя доставили к досину! Когда ты понял, что сбежать не удастся! Ты вор! Станешь отрицать?
– Не стану, господин.
Женщина поникла, но мне не было жалко мельника.
– Признаешься в воровстве?
– Да, господин.
– Признаешься, что пытался незаконно покинуть город?!
– Да, господин.
Я прислушался к скрипу пера. Ага, тишина. Мигеру все внес в протокол.
– Признаешься в попытке скрыть фуккацу?!
– Но, господин…
– Да или нет?!
Признание – это важно. Без признания судья не сможет вынести приговор. Если преступник упорствует, отказываясь признавать вину, его подвергают пыткам. Напомнить об этом мельнику?
– В последний раз спрашиваю: признаешься?!
– Да, господин.
– Что ты там шепчешь?! Повтори громко и ясно.
– Да, господин.
– Мигеру, ты закончил?
– Да, господин.
Я кивнул с удовлетворением. Легко поднялся на ноги, бросил последний взгляд на чудо из чудес – мельника в теле гейши. Красота Акеми больше не трогала меня. Я смотрел на кучу нечистот, которую по нелепой случайности завернули в шелковое кимоно. Прощай, Тэнси, посланец небес! К вечеру я забуду о тебе.
Это было самое простое дело за все время моей службы.
4. «Это суд, а не цветущая сакура!»
В суде мне доводилось бывать нечасто. Собственно, я и был-то здесь всего раз, когда судья выносил приговор по делу Ивамото Камбуна, убийцы безликих. Камбуна обвинили в нападении – нет, не на меня, а на сенсея Ясухиро. Да, мне он угрожал, но угрозы – пустое сотрясение воздуха. Чего не скажешь, если сердце горит?
Ранение сенсея – другое дело.
Ясухиро в суд не явился. Он едва начал вставать с постели, мы с Цуиёши уговорили его составить письменные показания, которые заверили в суде. Стоя на коленях в круге белого песка – символе правды и чистоты – Камбун за все время произнес два жалких слова. В ответ на вопрос судьи, признается ли он в нападении на Ясухиро Кэзуо, подсудимый ответил:
«Да, признаю».
Судье этого хватило. Камбуну определили наказание: два года тюрьмы. «По году за слово, – подумалось мне. – Хорошо, что мой родственник молчалив!» На месте Камбуна я бы тоже не стал запираться. Без признания нет приговора, но если обвиняемый упорствует, признание у него выбивается пытками. Откажись Камбун, и завтра его бы начали придавливать камнем.
Лучше признаться здоровым, чем калекой.
В тюрьму у нас сажают редко. Чаще ссылают: с клеймением и лишением имущества либо только с лишением. Если вина невелика – на один из северных островов. Если вина заслуживает казни – на остров Девяти Смертей, откуда не возвращаются. Если же преступление из легких, простительных – присуждают штраф. Простолюдинов, случается, отправляют на принудительные работы. Женщин – в веселые кварталы, ублажать мужчин весь срок, определенный в приговоре…
