– Да, господин инспектор!
– Погрузили труп в паланкин? Не прекословили?
– Да, господин инспектор! Нет, господин инспектор!
Вот это я ответил! Ничего, он понял.
– Зовите меня по имени, Рэйден-сан. Ничто так не сближает, как совместная дорога. Нам предстоит увлекательное путешествие, в этом у меня нет сомнений. Чувствую, мы с вами подружимся. И знаете что? Мои предчувствия – лучший гадальщик в Чистой Земле. Они еще ни разу меня не обманывали.
– Да, господин инспектор!
– Вы плохо расслышали меня? Повторите, как следует.
– Да, Хигаси-сан!
Старший дознаватель Сэки стоял за спиной инспектора с каменным лицом. За время службы я успел изучить характер господина Сэки. Камень камнем, а под камнем-то он скорчил такую рожу, что меня пробил холодный пот. Что бы это значило, а?
Инспектор повернулся к старшему дознавателю:
– Я еду с вами.
– Это лишнее, – возразил господин Сэки. – В это время года дороги трудны.
– Полагаете, я боюсь трудностей?
– Я не хочу подвергать вас лишениям.
У него не было полномочий запретить инспектору эту поездку. Но тон Сэки Осаму ясно говорил, что старший дознаватель пытается сохранить лицо, показывая, кто главный в нашем маленьком отряде.
– Я ценю ваше отношение ко мне, – господин Куросава расплылся в улыбке, такой сладкой, что ее можно было класть в пирожки вместо начинки. – И все же я готов рискнуть. До совещания я планировал остаться в Акаяме, ожидая вашего возвращения. Теперь же я передумал. Я не стану обременительным спутником, Сэки-сан. Все ваши приказы, обращенные ко мне, будут выполнены без промедления. Умоляю принять мою скромную компанию!
И тогда – с большим, замечу, опозданием! – я понял, кого Зимняя Хризантема поила чаем, развязывающим язык. Уверен, чай заваривался не только для господина Куросавы, но для господина Куросавы – в первую очередь. Я понял это сейчас, а инспектор – раньше, прячась за ширмой и слушая мой доклад.
3. «Записки на облаках», сделанные в разное время монахом Иссэном из Вакаикуса
Когда я был ребенком, не достигшим совершеннолетия, у моего отца собрались гости. Насытившись и выпив саке, они предались стихосложению. Я думал, что меня прогонят, но нет, мое общество пришлось гостям по душе. Впрочем, в детстве я был тихим и скромным мальчиком.
Вскоре мой отец воскликнул:
– Стихи – это прекрасно! Но прекрасный инструмент все же инструмент. Что можно делать с помощью стихов?
– Зарабатывать себе на жизнь, – рассмеялся кто-то из гостей.
– Достичь славы!
– Соблазнить женщину!
– Развеселиться, если загрустил!
– Проникнуть в суть вещей, – сказал мой отец.
Все замолчали.
– Мы сидим в тепле и уюте, – продолжил отец. – За стенами нашего дома бушует гроза. Слышите гром? У нас есть слово, которое мы понимаем как «гром».
– Но мы понимаем его также как «молнию», – вмешался дядюшка Тори, наш сосед.
Отец кивнул:
– Это так. Слово «гром» обозначает еще и молнию, которая бегает в тучах. Она бегает, но пока что не ударила. Когда же молния ударит в сосну, растущую на холме, когда она спустится с небес на землю, мы назовем ее совсем другим словом. Молния до удара и молния после удара – две разных молнии, два разных слова. Выходит, любой из нас вчера и он же сегодня – два разных человека. Жаль, что мы не меняем имена каждый миг. Не это ли суть вещей?
Все замолчали, а потом удивились. Не словам отца, нет! Просто в тот день я сложил свое первое трехстишье:
Молния в тучах,
Молния в древесине.
Путь меняет все.
4. «Я буду ждать твоего возвращения»
Остров Девяти Смертей.
Таких островов в Чистой Земле десять или двенадцать, точно не знаю. Все они называются одинаково, как если бы мы говорили не о дюжине, а об одном-единственном, каким матери пугают непослушных детей. Наш остров расположен в десяти с лишним ри
[33] от северо-восточного побережья Госю. В сущности, это даже не остров, а кучка голых скал, надводная часть вулкана, сокрытого в пучине.
Скудная растительность. Мерзкий климат.
Вулкан дает о себе знать чаще, чем хотелось бы. Когда Идзанаги, бог-творец, рассек своего сына Кагуцути, бога огня, мечом на восемь частей, которые превратились в вулканы – наш вулкан не вошел в их число. Но нет сомнений, что и ему досталась частица плоти огненного божества. Последний раз он извергался семь лет назад. Тогда, помимо ссыльных, населявших остров, погибло торговое судно с грузом «черного риса». Корабль разбился в щепки и затонул, никто из команды не спасся. Болтают, что во время извержения вода делается темно-зеленой, как сосновая хвоя, и всякий, кто утонет в этой воде, обретет бессмертие. Не знаю, так ли это. Ни один из утонувших моряков не вернулся, чтобы подтвердить или опровергнуть слухи.
Не вернулись и погибшие ссыльные. Кое-кто из них бросался в воду и раньше, гонясь не столько за бессмертием, сколько за быстрой смертью. Ждать извержения невыносимо; жить на острове Девяти Смертей невыносимей стократ. Жизнь здесь не бывает легкой, не бывает и долгой.
Моллюски у подножия скал. Места отдыха перелетных птиц.
Разве этим прокормишься?
Всем, кто заслуживал казни, предлагали совершить добровольное самоубийство. Все, кто отказался вспороть себе живот или перерезать горло, отправлялись на остров Девяти Смертей. В приговоре значилась ссылка. Это ведь не казнь, правда? Значит, судья, вынесший приговор, не виновен в смерти приговоренного. Кто виновен? Голод, холод. Жажда. Болезни. Акулы, не брезгующие человечиной. Дождь, снег, ветер. Иногда – вулкан.
Откуда взяться фуккацу?
* * *
В отличие от нас, верховых, слуги шли пешком. Двое безликих – Мигеру и слуга господина Сэки; двое обычных, с лицами. Архивариусу Фудо слуги-каонай не полагалось, его сопровождал коренастый молчун Дзиро. Слугу инспектора Куросавы звали Кицунэ-дзару. Не знаю, имя это или прозвище, но он действительно был похож на обезьян кицунэ-дзару
[34]: красная кожа, серая шерсть, унылая морда.
Я ждал, что Кицунэ-дзару будет претить общество каонай – в отличие от Дзиро, который привык к безликим в нашей управе. Но нет, слуга инспектора походил на обезьяну не только видом, но и равнодушием к сословным различиям. Единственное, что его интересовало, так это еда. На почтовых станциях, где мы останавливались, он ел все, что когда-то двигалось, бегало, плавало, росло, летало, ползало и копошилось – разумеется, если оно позволяло себя съесть. Не брезговал Кицунэ-дзару и объедками, ловко добывая их из мусорных корзин. Еще я заметил, что он все время мерзнет, но скрывает это от других. Хозяева постоялых дворов, понимая, кто к ним прибыл, мигом велели греть для нас воду. Дзиро и Кицунэ-дзару тоже получали свою бочку с горячей водой, одну на двоих, и Кицунэ-дзару сидел там до тех пор, пока в воде сохранялась хотя бы крупица тепла.
