И ты ответил:
«Да, господин судья.»
«…в краже лодки?»
«Да, господин судья.»
«…в попытке скрыть фуккацу?»
«Да, господин судья.»
Все время да, ни разу нет. Ни малейшей попытки обелить себя. Самый отъявленный злодей, зная, что его преступления доказаны, начинает юлить, желая смягчить приговор. Самый тупой крестьянин помимо признания добавляет что-нибудь, что, по его мнению, может его спасти. Ты же соглашался, ничего не добавляя сверх того.
Почему, Тэнси?
Без признания нет приговора. Но если обвиняемый упорствует, запирается или искажает доказанное, признание у него выбивается пытками. Согласно трактату о пыточном деле, с которым я ознакомился по настоянию архивариуса Фудо, судебным палачам рекомендуются четыре вида воздействия на обвиняемого – бичевание с присыпанием ран песком, придавливание «камнями из Идзу», связывание с перекрытием кровеносных сосудов и подвешивание за руки, скрученные за спиной. Пытки же голодом или дымом в трактате и вовсе упоминались не как пытки, а как способы убеждения.
Лучше признаться здоровым, чем калекой.
Ты боялся пыток, Тэнси. Боялся боли? Или боялся того, что не выдержав му́ки, ты признаешься в чем-то, о чем следует молчать?! В чем-то, не имеющем касательства к делу гейши?! Язык человека проворен; испытывая мучения, легко проболтаться. Неужели, Тэнси, тебе проще было умереть на острове Девяти Смертей за грабеж, побег и сокрытие фуккацу, нежели выдать тайну, о которой знал ты один?
А может, ты знал, что Девять Смертей пощадят тебя? Что за тобой приедут, освободят, живым вынут из пасти дракона? Инспекция надзора обладает такой властью, тебе оставалось лишь продержаться до прихода спасения. И ты держался, Большой Брат тому подтверждение. Заключен в теле слабой женщины, ты без труда справился с громилой-людоедом. Притворяясь милосердным, занял пещеру Большого Брата. Ухаживая за пострадавшим от твоей руки, пользовался его припасами съестного. Укрывался одеждой, которую Большой Брат отобрал у ссыльных.
Кто ты, Тэнси, посланец небес?
Ты мэцукэ, «цепкий взгляд»? Шпион на службе у правительства? Там, на пристани, я понял жест Кицунэ-дзару: похожий на обезьяну слуга инспектора показал господину, что ты, Тэнси, сделал с Большим Братом. Силач дергался от твоего прикосновения, хрипел, рвал зеленой желчью, но остался в живых. Ты лазутчик, чья цена высока?! Я готов допустить, что инспектор Куросава вмешался в твою судьбу, играя жизнью и честью судей и дознавателей, вовсе не ради плотской страсти к телу прекрасной гейши. Любовь сильна, но инспектор не похож на человека, что руководствуется чувствами.
Он спасал не гейшу, но лазутчика? Кладезь секретов? Доверенное лицо?! Не думаю, Тэнси, что твой ранг в инспекции надзора столь высок. Умер в ссылке от голода, и ладно, был человек, и нет, и забыли о человеке…
Если ты шпион, Тэнси, что в тебе такого ценного?
Я еще раз оглядел молчаливую женщину с ног до головы. Со стороны могло показаться, что молокосос, у которого чешется в штанах, пускает слюни при виде красавицы. А, пусть думают, что хотят!
«Я был не в себе, господин…»
Помнишь, Тэнси? Ты сказал мне это во время допроса.
«Не понимал, кто я, что со мной. Куда ни гляну, кругом страх и ужас! Я умер. Я живой. Я женщина из города. Гейша? Я мельник, я не умею быть гейшей! Дай, думаю, сбегу куда подальше…»
И еще:
«Не бойся, дочь моя…»
Помнишь, Тэнси? Ты сказал это дочери аптекаря сразу же после своей смерти. Я знаю это со слов Теруко, но вряд ли она солгала мне.
«Нет в случившемся твоей вины. С милостивыми Бог поступает милостиво, а с лукавыми – по лукавству их. Нас никто не видел?»
Ты был не в себе, Тэнси? Кругом страх и ужас, да? И вот, купаясь в страхе, сгорая в ужасе, ничего не понимая, ты успокаиваешь дочь аптекаря? Спрашиваешь, нет ли здесь свидетелей? На ходу обдумываешь способ безнаказанно избавиться от трупа?
Знаешь, Тэнси, чего бы мне хотелось? Мне, самураю? Чтобы я, ничего не понимая, глядя на свое мертвое тело, действовал с таким же хладнокровием!
Ты – человек, не теряющийся после смерти и воскрешения. Хладнокровный в первые же мгновения после фуккацу. Способный убедить носильщиков паланкина в том, что ты – их хозяйка. В чужом доме ты без промедления собираешь все ценное. Крадешь лодку, будучи уверен, что справишься с веслами и парусом.
«Клиент болтает без умолку, – сказала гейша, раскрывая Теруко секреты особенного чая. Тогда Акеми еще была гейшей, Зимней Хризантемой, а не хитрецом, скрывшим фуккацу. – Они выбалтывают лишнее, потом им стыдно. Они дарят тебе подарки, чтобы ты забыла об их откровениях. Это чай стыда, дитя, он приносит таким, как мы, немалую прибыль.»
Будь я гейшей, поил бы я таким чаем своих покровителей? Местных – да. Насчет чиновников Акаямы я был бы спокоен. Поил бы я таким чаем инспектора надзора, прибывшего из столицы? Глаза и уши сёгуната? Да я бы скорее отрубил себе руку! Такому человеку достаточно щелкнуть пальцами, и вот ты уже не белая гейша, а каси-дзёро, дешевая проститутка с набережной.
Если Зимняя Хризантема рискнула на такой поступок, у нее для этого имелись веские причины. Вряд ли Акеми делала это для собственного обогащения: слишком опасно, все равно что дергать тигра за усы. Окажись лже-мельник Тэнси правительственным лазутчиком, он мог бы рассказать много интересного об этих причинах, назвать заказчика – если, конечно, у убитых, воскресших в чужом теле, сохранялся бы доступ к знаниям убийцы, отправившегося в ад.
Если бы…
Носильщики паланкина. Слуги в доме гейши. Никто не заподозрил подмены. Украшения Зимней Хризантемы. Шпильки, кольца, серьги. Лучшие кимоно. Ты нашел их, не слишком утруждаясь. Взял самое ценное, не допустив ошибки.
Тэнси, тебе досталась память Акеми?!
Глава пятая. Могильный камень семьи Такенучи
1. «Кто будет нести паланкин?»
Мне вспомнилась осенняя дорога на Хонсю. Не тракт, поливаемый дождями, горы, поля и деревни – скорее, путь как таковой, некий символ дороги. Многое тогда со мной происходило впервые. Я в первый раз уезжал так далеко от дома, впервые переправлялся на другой остров, угодил в шторм, вынес свой личный приговор госпоже Йоко. Сейчас слово «впервые» тоже путешествовало со мной бок о бок. Компания господина Сэки, Фудо и инспектора Куросавы. Остров Девяти Смертей. Оправдание и возвращение смертника. Плавание по ночному морю…
После бури в проливе – пустяки! Даже интересно.
Два фонаря – на носу и корме – высвечивали черную зыбь на три дзё
[37] вокруг лодки. Масляные блики играли в пологих волнах. Сами волны казались мне вязкими и тяжелыми, словно мы плыли по жидкой смоле. Упадет искра за борт – полыхнет до горизонта!
