Я опустил взгляд. Под каждым крестом был насыпан небольшой холмик. Одни, похоже, образовались еще зимой, другие выглядели свежими. Могилы? Но кто ставит кресты над могилами? Зачем?
Шагнув к ближайшему кресту, я увидел, что на поперечине висит деревянная табличка. На ней были выжжены три столбца иероглифов.
– Кимико, дочь Мэй, – вслух прочел я. – Добро пожаловать в Небесный Хэрай.
Хэрай? Тэнси так назвал свою родную деревню в ночном разговоре с Мигеру. У них там еще могила Иэсу Кирисуто, предка Тэнси. Нет, Тэнси говорил про Хэрай на острове Хонсю: обычное поселение, каких сотни и тысячи. Небесный Хэрай? Никогда не слышал.
– Дэйки, сын Кайоши, – я пошел вдоль крайнего ряда крестов. Здесь были самые свежие могилы. – Добро пожаловать в Небесный Хэрай. Горо, сын Минори. Рен, дочь Сэнго. Добро пожаловать в Небесный Хэрай. Сабуро, сын Ясуши. Хикеру, сын Мичи. Добро пожаловать…
Сабуро, сын Ясуши?
Этим именем представился мне Тэнси на первом допросе, когда его схватили в теле Зимней Хризантемы. Мельник Сабуро, сын Ясуши. Я присмотрелся. На табличке не было указано, мельник этот Сабуро или, к примеру, бондарь. Но я нутром чуял: он!
Лежит под крестом.
Лежит? Он же приехал в Акаяму, прежде чем быть убитым гейшей! Вряд ли человек, которого гейша и дочь аптекаря зазвали во двор и угостили хитрым чайком, был ходячим трупом, бесом или привидением, озабоченным какими-то земными страстями.
Часть могил, возле которых я прохаживался, была разрыта по краям. Лисы постарались, волки, а может, одичалые собаки. Была разрыта и могила Сабуро, которого я знал как Тэнси. Что это белеет? Я присел на корточки и чуть не упал от смятения чувств. Из раскопа на меня уставилось лицо. Кожа бледная до синевы, глаза закрыты, щеки испачканы грязью…
– Что там? – спросил Фудо.
– Женщина, – невпопад откликнулся я. – Это женщина.
– Кто?
– Покойница. Фудо-сан, здесь лежит женщина!
– Что же тут удивительного?
– На кресте мужское имя. Сабуро, сын Ясуши.
– Сабуро? Мельник? Это же наш Тэнси!
Память архивариуса была острей ножа. Конечно же, он читал протокол допроса, прежде чем отправить бумаги в хранилище. Читал и запомнил, и мигом сопоставил одно с другим.
– Фудо-сан, вы что-нибудь понимаете? Мельник Сабуро явился в Акаяму. Мельник Сабуро лежит в этой могиле. В этой могиле лежит женщина, а не мельник Сабуро. Как мне сложить эти дощечки?!
– Никак, – ответил практичный Фудо.
– Что же мне делать?
– Найти жилище, согреть его. Отыскать еду. Вернуться за нашими спутниками. Рэйден-сан, бросьте ломать голову над второстепенными вещами. Дом, еда, обратный путь. Все остальное – потом. Иначе к тридцати годам вы будете проносить чашку мимо рта.
Огибая деревенское кладбище, я все время повторял: «Остальное – потом». Когда я забывал повторять эти мудрые слова, ноги сами поворачивали обратно, к злополучной могиле. Ох уж эти ноги!
3. «Бояться нечего?»
Изгородь была хлипкой, из серых трухлявых жердей и растрескавшихся бамбучин. Тут и там зияли прорехи. Ага, ворота. Одна створка распахнута полностью, другая наполовину. Входите-выходите – люди, звери, кто угодно.
Мы с Фудо переглянулись. Ладно, войдем и мы.
Сразу за воротами начиналась улица, за долгие годы утоптанная до состояния камня. Даже недавний дождь, который, к слову, закончился, не сумел ее как следует размочить. Улицу, глухо завывая, подметал ветер. Гонял от дома к дому клочья прелой соломы, сорванные с прохудившихся крыш. Дома? Хибары, развалюхи: приземистые, кособокие. Крыши топорщатся гнилыми вихрами…
Тихий мерный скрип. Ага, калитка. Не заперта, вот и качается. Кроме этого скрипа и воя ветра, я не слышал никаких звуков, естественных для мест обитания людей. Голоса, детские вопли, собачий лай, какой-нибудь маломальский шум – ничего.
Улица – пустыня. Во дворах ни души.
– Эй! Есть кто-нибудь?!
Никто не отозвался, даже эхо.
– Эй! Живо сюда!
Ветер подхватил мой крик, унес прочь.
– Куда все подевались?
Фудо пожал плечами.
– Пойдем по домам, – решил он. – Разделимся.
Разделимся? Мне здесь определенно не нравилось.
– Вы, Фудо-сан, идите вместе с Кицунэ-дзару. А я пойду с Мигеру.
– Вам боязно, Рэйден-сан?
В ответ я пожал плечами: точь-в-точь как Фудо. Архивариус усмехнулся: оценил.
– Хорошо, будь по-вашему. Идем.
Поначалу я стучал. В ворота, в заборы. Бил кулаком, пинал ногой. Я стучал, мне не отвечали. Тогда я входил. Грязь. Потеки плесени. Запустение. Ни души.
Гниющие колодцы. Заброшенные дома.
«Выберите дом, – велел инспектор Куросава. – Разожгите очаг. Разыщите что-нибудь съестное…» Он что, знал?!
Может, все ушли на праздник? Какой сейчас праздник? Ну, какой-нибудь местный, малоизвестный. Где они празднуют? В горном храме? И что, ушли туда с детьми? Со стариками? С собаками, наконец?!
Дом за домом. Двор за двором.
Мы с Мигеру – по правой стороне улицы. Фудо с инспекторским слугой – по левой. Старые циновки. Ветхие одеяла. Скудная утварь. Все на своих местах. Кое-где пожитки были разбросаны в беспорядке, словно в них рылись. А может, просто бросили как попало. Из съестного нам удалось отыскать пять-шесть черствых лепешек, два мешочка с просом и горстку сушеных овощей. Да, еще миска каштанов.
Невелика добыча.
Я чуть не плакал, когда увидел, в какую дрянь превратилась паста из сброженных бобов, забытая в глиняном горшке. Воняло до небес! Есть это не рискнул бы и демон Ака-намэ, слизывающий грязь в банях для бедных.
Провизия вся целиком уместилась в корзинке из ивовых прутьев. Корзинку раздобыл Мигеру и носил за мной по пятам. Я же сгорал от стыда. Вор! Грабитель! А вдруг хозяева вернутся? Нет, не вернутся. Ты не можешь этого знать наверняка! Не могу, но знаю. Готов вспороть себе живот, если ошибаюсь.
Долг самурая – повиноваться своему господину. Я следую приказу. Мне велели отыскать еду. Ты слышишь, глупый стыд?
Стыд слышал. И не думал уходить.
Кстати, о приказах. Жилище, очаг. Может, этот дом подойдет? Нет, крыша совсем негодная. Этот? Стоит криво, еле держится. Грянет буря, он и развалится. Вон тот? Вроде, поприличней выглядит.
Стой, дуралей. Что это?
Забывшись, я произнес это вслух. На ответ я не рассчитывал, но Мигеру ответил. Похоже, каонай проследил за моим взглядом.
– La iglesia, señor
[52]. Это храм, господин.
