Вот ведь как! Ноги не держат.
Сажусь в грязь.
2. «Я этого хочу!»
Жаркие языки пламени взлетали ввысь, тянулись к низким небесам в попытках их поджечь. Небесный уголь не спешил заняться, но пламя не оставляло попыток. Храм полыхал сверху донизу. Сквозь пляску демонов проступал черный силуэт креста на крыше.
Крест держался до последнего.
В свете пожара и чудом уцелевших фонарей были видны десятки тел, устлавших улицу и площадь. Больше всего трупов громоздилось перед храмом, там, где мы приняли бой.
Кое-кто слабо шевелился. В ком-то теплилась жизнь.
– Сбежали! Тру́сы!
Ода Кацунага уже хрипел, но никак не мог остановиться. С обнаженного меча в руке сёгуна капала кровь. Оба они, и меч, и сёгун, жалели, что все так быстро закончилось. Надо убивать, рубить и рассекать, еще и еще! А подлые изменники взяли и сбежали!
Кто в горы, кто на тот свет.
– Негодяи! Сбежали!
И хорошо, что сбежали, подумал я. Иначе в окровавленной груде добавилось бы тел. Уверен, это были бы не только тела предателей.
– Ваша светлость, с вами все в порядке? Вы не ранены?
Инспектор сжимал в руках дубовый брус. В двух шагах от сёгуна Куросава опомнился, с удивлением уставился на свое оружие – и отшвырнул брус прочь.
– Сбежали… сбежали!..
Сёгун не слышал инспектора.
Со всей возможной почтительностью Куросава начал обходить вокруг его светлости. Инспектор пытался разобрать в багровом свете пожара, нет ли на господине ран. Лицо и руки сёгуна были в крови, но, кажется, это была не его кровь. Зато одежда на груди самого инспектора свисала неопрятными лохмотьями. За сегодня я насмотрелся убийств на всю оставшуюся жизнь, но при взгляде на этого человека меня передернуло.
– Инспектор, вы сами ранены!
Куросава не сразу понял, что я обращаюсь к нему.
– Вы ранены, инспектор, – повторил я.
Инспектор опустил взгляд на свою грудь, живот. Увиденное его не слишком впечатлило.
– Ранен? – он пожал широченными плечами. – И что? Вы, кстати, тоже.
И продолжил обход сёгуна.
Что сказал инспектор? Я ранен? Выворачиваю шею, пытаюсь посмотреть на левое плечо. Кровь, да. Плечо онемело. Потому и не слишком больно. Рука висит плетью. Смешно: на въезде в деревню у меня отобрали две плети. Сейчас вернули одну.
Мысли ворочались медленно, с натугой.
Я устал. Я очень устал. Надо промыть рану. Надо перевязать. Сам я, пожалуй, не справлюсь. Кто меня перевяжет? Мигеру? Надо отыскать Мигеру. Зайти в харчевню – вон она, напротив. Там есть вода и саке. Может, найдется и чистая ткань.
Я огляделся. Вместо Мигеру я увидел господина Сэки. Старший дознаватель сидел на земле и перевязывал себе ногу, не дожидаясь помощи. Сэки-сан ранен?! Главное, что жив. И сёгун жив. И этот жив, который рядом с господином Сэки…
Мне что, не почудилось?!
– Сенсей! Почему вы здесь?
– У меня приглашение, – Ясухиро был бледен, на лбу подсыхал длинный порез. – Я опоздал. Проклятая рана! Я заблудился. Какой позор! Хотел срезать путь…
Я узнал меч в руках сенсея. Волнистый муар старинной ковки. Накладки из серебра. Оплетка шелковым шнуром. Я уже видел этот меч. Зимой, когда сенсей учился убивать на безликих.
– Лошадь охромела. Пришлось идти пешком. Через лес! Стемнело, я увидел огонь и пошел на него. Опоздание – беспримерная дерзость, но я надеялся, что мне позволят принять участие…
Лицо Ясухиро исказила странная гримаса. Наверное, она означала улыбку.
– Позволили, – тихо произнес сенсей. – Мне позволили. Славься, будда Амида!
– Вы напали на изменников в одиночку?!
– Я был не один.
Ну да, понял я. Когда началась резня, кое-кто наверняка успел сбежать. Ясухиро их встретил в лесу: беглецов, непричастных к заговору. Устыдил, заставил повернуть обратно: уговорами или силой. Если бы не он…
– Где этот мерзавец?! Где он?!
Мы обернулись на крик сёгуна.
– Кто, ваша светлость?
– Фудзивара! Где этот негодяй?! Сбежал?
– Возможно, он убит, – предположил инспектор.
– Ищите! Ищите его! Все ищите!
И мы отправились искать. Все, кто еще мог переставлять ноги.
Тело. Тело. Тело. Ветер раскачивал уцелевший фонарь. По лицу мертвеца метались беспокойные тени. Покойник гримасничал, насмехался надо мной.
Нет, не Фудзивара.
– Я его нашел.
Голос я узнал не сразу. Только подойдя ближе, я обнаружил Мигеру, стоящего над министром. Голова Фудзивары была почти полностью отсечена от туловища, держась на единственном лоскуте кожи.
Рядом лежал еще кто-то.
– Это же Камбун! Ивамото Камбун!
Как мой родич – отравленный, умирающий – выбрался из горящего храма, оставалось загадкой. В правой руке Камбун сжимал меч, клинок был темным от крови министра. Так вот почему заговорщики прекратили сопротивление и бросились наутек! Если господин пал, какой смысл сражаться?
Ясухиро Кэзуо и Ивамото Камбун: вот кто подарил нам победу. Я вспомнил, как они бились в зимнем переулке, и содрогнулся. Холодно. Почему так холодно? Разве сейчас зима?!
Из горла Камбуна вырвался хриплый стон. Жить ему оставалось недолго: яд в крови завершал свою адскую работу.
– Мерзавец мертв! – возвестил сёгун.
Он пнул ногой голову Фудзивары. Лоскут кожи порвался.
– Какая жалость! Я хотел сам убить его!
Грохот, раздавшийся за нашими спинами, заставил всех обернуться. Горящий храм разваливался, оседал внутрь себя. Покачнулся, рухнул крест. В небо взлетели снопы ярких искр. На миг почудилось, что в черных небесах соткался контур огненного лотоса.
Камбун снова захрипел.
Опираясь на плечо незнакомого самурая, подошел господин Сэки.
– Кто нашел изменника? – спросил он.
Лисья маска Мигеру уставилась на старшего дознавателя. Мигеру выпрямился. Каонай так не стоят. Не смотрят.
Слуги так себя не ведут.
– Я этого хочу, – произнес Мигеру.
Должно быть, брус инспектора все-таки зацепил меня по голове в горячке боя. Знаете, почему я так решил? Сейчас узнаете. Театр – это было последнее, в чем я нуждался сейчас.
Увы, воображенью не прикажешь.
3. «Делай что должен!»
Мигеру (выступает вперед):
Я этого хочу.
Рэйден (изумлен):
Что слышу я?
Откуда эти речи?
Откуда этот взгляд, осанка эта?
Горделивость? Решимость во взгляде?!
Достоинство самурая?
К кому ты обращаешься, Мигеру?!
Мигеру:
Я этого хочу.
И в третий раз
Я повторю, что этого хочу.
Огонь горел и вот почти угас,
К финалу приближается рассказ,
А я жду разрешения от вас:
Позвольте мне довериться мечу.
Он по-прежнему в маске лисы-оборотня, белой с красным. Дым и ночь уничтожают краски, стирают их, превращая в одну – серую. Такого цвета лицевая плоть каонай. Кажется, что одна маска сменяется другой, лисья морда – потерянным лицом.
