Я слышу смех, звуки музыки за спиной, но ничего не чувствую. Мне хочется, чтобы все оставили меня в покое. Чтобы не трогали. Пожалуйста, пусть это будет неправдой. Но его шаги уже стихают вдалеке. А мне так хочется еще. Этих ощущений, этого замирания сердца в груди от его поцелуев.
— Джимми… — Шепчу, продолжая трогать свои горящие губы кончиками онемевших пальцев.
Темное небо злобно таращится на меня. Сверчки в траве мерзко хохочут. А я дрожу от того, что в мое сознание забирается шокирующая мысль — я без него не смогу. И мне хочется бежать за ним, сказать, что все решено. Что я уже выбрала. Что решила.
Но ноги словно вросли в асфальт подошвами узких туфель и не дают мне даже сдвинуться с места.
Я долго смотрю в темноту, затем медленно поворачиваюсь, и… язык примерзает к нёбу.
Майкл. Он стоит, сгорбившись, спрятав руки в карманы брюк. И, не мигая, смотрит прямо на меня.
Майкл
Не так просто делать вид, что ты спокоен, когда все внутри рвется на части. Чувствую себя дураком. Схожу с ума, гадая, что мне делать.
— Идем, — вдруг решительно протягиваю ей руку.
Элли впивается в меня глазами, ее лицо искажается таким отчаянием, что мне становится неловко оттого, что появился здесь и наблюдал эту сцену. Боже, она маленькая. Такая маленькая… Особенно сейчас, когда стоит на нижней ступени и смотрит на меня снизу вверх. Элли выглядит не просто крохотной, а очень и очень… несчастной.
— Майкл, я…
— Нет, не говори ничего. — Срабатывает инстинкт самосохранения.
Не хочется слышать оправданий. Я все видел. Мне хочется обвинить ее во всем, обидеться, наорать, уйти, но я молчу. Она предпочла его — это видно по ее глазам, видно в каждом жесте, в напряженном лице и пылающих губах. И я не могу не думать ни о чем, кроме как об ультиматуме, который он ей поставил.
И о том, как он довел ее до слез.
— Идем. — Беру ее за руку, не переставая улыбаться. — Потанцуем еще? Или хочешь, отвезу тебя домой?
— Домой. — Слетает с ее губ.
— Хорошо. — Касаюсь кончиком пальца ее носа. Так, как сотни раз делал все последние годы. — Поехали.
Она благодарно кивает. Все еще кажется отрешенной и растерянной. Увлекаю ее за собой и чувствую, как теплый туман разливается по моему телу от ее близости. От любимого запаха кружится голова, от нежного взгляда немеет в груди. Невозможно представить, что от всего этого можно отказаться добровольно. Что от ее присутствия в моей жизни можно отказаться. Но…
— Садитесь, моя королева. — Открываю дверцу.
Элли пытается улыбнуться. Выходит плохо, но я вынужден признаться, ради этой улыбки, ради ее счастья, я способен на всё.
— Спасибо, — говорит она, усаживаясь.
Закрываю дверцу, прыгаю на водительское сидение и завожу мотор.
— Пристегнись, будет страшно.
— Не может быть. — Вяло.
— Может. Ты меня еще не знаешь!
Элли нехотя пристегивается, открывает окно. Вижу, как часто она моргает, чтобы не разреветься. Не хочет показывать мне свою слабость.
— Тебе нужно встряхнуться. — Шепчу я, наклоняясь.
И срываю тачку с места. Шины визжат, из-под колес валит дым, двигатель заходится в радостном рыке.
— А-а! Майки-и-и! — Элли хватается за голову.
Зад машины заносит на повороте, но он тут же выравнивается, цепляясь резиной за асфальт.
— Что? — Выруливаю на автомагистраль и прибавляю ходу. — Испугалась?
— Нет!
— Сейчас испугаешься!
Ее волосы отчаянно треплет ветер, потоки встречного воздуха, врываются в окно и играют с тончайшим шелком платья, вздымают вверх игривые кружева. Девушка задыхается от эмоций, не отрывает взгляда от дороги и беспрестанно визжит. А я любуюсь блеском ее глаз и матовостью гладкой кожи.
Элли вдруг начинает молить, чтобы снизил скорость. Прижимает ноги к груди, съеживается. А потом ее настроение резко меняется: она закрывает глаза ладонями и громко смеется. А, отсмеявшись, кричит:
— А-а-а! — И высовывает руки наружу, играя с ветром.
А я топлю педаль, позволяя автомобилю врываться в ночь, как летящей свободной птице. И думаю только о том, что счастье всегда было в моих руках, нужно было только быть решительнее.
Я любил. Я хотел ее.
Просто не позволил своему естеству решать за меня. Все те ночи, когда она приходила ко мне и ложилась рядом. Когда я обнимал ее одной рукой, а другой гладил по голому бедру или животу. Когда задыхался от желания, но не позволял себе решать за нас двоих. Когда мечтал ласкать ее, пылко воображая, что в любую секунду многозначительные взгляды закончатся страстными поцелуями. И даже, когда однажды это произошло, и я целовал ее — жалел, что не пошел дальше.
Я ужасно любил ее.
Мне нравилось целовать ее пухлые губы, пить ее частое дыхание, гладить нежную кожу. Я мог бы целовать ее часами. Целовать так, чтобы она даже не вспоминала о нем. Чтобы не думала. Я мог бы любить ее так горячо, что и сам бы забыл, что нас всегда было трое. Я крепко сжимал бы ее в своих объятиях каждую ночь. И понимал бы, что это меня убивает. И умирал бы от счастья.
Я сильнее всех на свете всегда любил свою Элли, поэтому и не мог не дать ей выбора.
— Ты сумасшедший! — Вываливается она из машины, когда мы тормозим возле ее дома.
Пошатываясь, ступает на пешеходную дорожку.
— Не безумнее тебя. — Смеюсь, выжимая газ.
Мотор ревет на всю улицу.
Элли поворачивается к своему дому. Ее взгляд блуждает по темным окнам.
— Отца нет. — Пожимает плечами. — Зайдешь?
В груди все переворачивается.
— Зайду. — Отвечаю отрывисто.
Отгоняю машину к противоположной стороне улицы, ставлю в гараж, выхожу и замечаю силуэт матери в окне. По напряженным плечам вижу, что ждет, нервничает. «Насрать!» Короткий взмах рукой — даю ей понять, что иду в дом напротив. Занавеска резко задергивается.
Элли ждет меня у двери. Мы входим внутрь вместе.
В доме темно, только длинные серые полосы света тянутся от окон к гостиной. Слышу, как Элли скидывает обувь и дальше шлепает босиком.
— Я чертовски устала от этих каблуков. Кто, мать их, придумал это орудие пыток?
Что-то звенит. Это она сдирает с себя украшения и со всего размаху обрушивает на стол. Бусинки катятся, прыгая по поверхности. А у меня уши закладывает от бешеного стука сердца. Здесь, в темноте, вдвоем… нам опасно оставаться так близко друг к другу. Я могу стать смелее. Могу перестать контролировать свои желания. Моя фантазия заходит так далеко, что я почти слышу, как на пол падает ее платье.
